— … бледный, больной, со слепым глазом, так что неясно было, на тебя ли он смотрит, или вообще…
— Как он погиб? — спросил я, и еще спросил: «На Памире?» — ну, Ты понимаешь, почему я так спросил. Потому что Леша погиб в горах, в лавине.
— Нет. Он выпал из окна…
А, ну, значит, как Митя Солдатов. Тот тоже выкинулся из окна. Или выкинули — особой охоты не было разбираться.
— И он… — говорила Луиза, — так особенно разговаривал, так странно. И головой кивал, как вы. Очень похоже… И взгляд… Мы были просто ошеломлены с Варварой, когда вы только вошли…
В дверь поскребся Николенька. Юмористически-виноватое выражение алкоголь припечатал к его лицу, и это совсем Николеньку не красило. Мы пошли на балкон курить…
Пойду-ка я на балкон, покурю, освежу воспоминания.
Вышел на холод, закутавшись в тюркский халат. Внизу тополя — желтые, сырые, потравленные молью. Один засохший — тот самый, который наблюдала Лена Геллер, персонаж моей новеллы, которой не судьба быть дописанной. И Лена Геллер по стечению обстоятельств один в один похожа на Марину Чезалес — так уж получилось.
Курю, курю — так и скурю до дыр мои слабые легкие. Еще понял, кто мои сигареты гадит — кошки. Трутся о них, слюни пускают от восторга. Вот почему потом табак плохо тянется, а кошки дрищут.
Не зная, о чем бы поговорить с Николенькой, я повторился:
— Колюшка, я тут как дурак с морозу. Валяйте, выкладывайте, кто такой Саша?
И снова слушал про поразительное наше сходство, сделавшее меня носителем симпатий Марины Чезалес и проч. Вошла девушка Варя, покачиваясь, в своем платье с вырезанными плечами, и сказала: «Вас зовут». Я скользнул по ней взглядом в вялом раздумье, какая перспектива наблюдается здесь, и вошел в маленькую комнату. На софе, подобно опьяненному павлину, сидела М. Чезалес, мокрая и понурая.
— Я тебе противна? — спросила она.
— Нет, ты мне приятна, — ответил я и, в целом, не солгал.
— Как ты относишься к пьяным женщинам?
— Неплохо, — сказал я, — особенно к грустным и мокрым.
Она обняла меня, и мы ухнули на софу. Наши прислужники, вновь потрудившись стать незримыми, приглушили свет.
Она обнимала меня так, как мне хотелось бы всегда, чтобы меня обнимали. Плотно, обхватив меня всеми членами и сочлениями, чтобы я не вырвался, чтобы я был здесь навсегда или, во всяком случае, до завтра. Она уснула, но хватка ее не ослабевала. Узор на обоях плыл по диагонали справа налево, и я подумал, что алкогольное отравление — это не то, чем я хотел бы завершить комедию сегодняшнего дня. Я постепенно освободил от Марининой оккупации свои удаленные конечности, снял ковы ее рук с плеч, но она вновь обняла меня, и арабески на обоях поплыли книзу. С третьей попытки мне удалось высвободиться, оставив ее в неглубоком сне, разметавшуюся по плоскости кровати.
