Следуя даденному обещанию, я позвонил нежной подруге Браверман.
— Алло, Тусик, это я, Сеня. Я к тебе еду, только я некоторым образом навеселе.
Браверман ответила — да, — что она очень рада, да, что ждет меня уже четыре часа. Как выяснилось позднее, она была настолько пьяна, что даже не поняла, что это я ей звоню.
— Мне пора, — сказал я не то Варе, не то Луизе, не то Николеньке. Тут все запереживали в видимом неудовлетворении, что я задергиваю занавес, не дождавшись финала, стали сетовать, уговаривать, предлагать, обещать, намекать, стенать, причитать, настаивать, покуда, наконец, не смирились. Я остался выпить чаю, который готовили нарочито долго, в расчете на то, что я не поспею к метро до закрытия. Я вновь окунулся в объятия Марины Чезалес.
— Ты уедешь? — Она спросила глаза в глаза. У нее, кстати, глаза чудо как хороши, так мне сейчас кажется, во всяком случае.
— Да, уеду, — сказал я и прижался щекой к ее волосам.
— И ты не можешь остаться?
— Нет.
И мы еще постояли в этой позе, затрудняя проход в коридоре.
— А к кому ты едешь?
«А ты ревнуешь, — подумал я. — Ну к кому же я могу уехать от тебя, e toil de mes yeux: конечно же, к женщине».
— К женщине.
— К женщине?
Да, ибо, разрази меня громы небесные, если Браверман мужчина.
— Как ты… откровенен… А ты не можешь не ехать?
Нет.
— Нет. Я обещал.
— Ты ее любишь?
Люблю ли я Браверман! Да конечно же, люблю — без иронии, люблю, как люблю немногих. Но тут, не желая обидеть Марину, я повел себя, как слабак и чмо, и сказал, что скорее любим Браверман, чем люблю ее. Впрочем, Браверман не должна быть на меня в обиде, ведь она-то знает, как обстоят дела на самом деле.
Потом меня взялись провожать. Я простился с Варей, передал Луизе записку для Марины. Из записки был сложен оригамский медведь, чтобы Марине было поприятнее ее получить. Текст был — голая цитата:
«Над горою Ли дождь и туман.
В реке Че прибывает вода.
Вдали от них
я не знал покоя от тоски и печали.
Я побывал там и вернулся.
Ничего особенного:
над горою Ли дождь и туман,
в реке Че прибывает вода».
Тем самым я хотел сказать, что Марина во мне ошибается, и, если она будет настаивать на продолжении наших отношений, ей случится разочароваться.
Текст был написан в старой орфографии — с ерами, ятями и десятеричным i — так хоть как-то посмешнее.
Вышли на улицу. Наши гиперделикатные провожатые растаяли в тени под липами. Мы побрели старыми кварталами одни. Шли молча. Наконец Марина сказала, засмеявшись смущенно:
