Игорь вернулся, принеся бутылку и копченую скумбрию. Я взялся разделывать рыбу, перемазался в кишках, облепился газетой, долго отмывался в клозете. Компания говорила о своем: Робертина клянчила еженедельник, Кабаков назидал Арканова — тот огрызался. Мы выпили еще, и Робертина попросила меня выйти.
— Знаешь, — зашептала она, — Толик, когда выпьет, сразу пи…дить начинает, понял? Ну, х…йню всякую говорить там, про меня, про Игоря — ты его не слушай. Он все пи…дит, понял?
— Понял, — кивнул я.
— Котярушка, — вдруг начала Робертина с ноюще-сюсюкающей интонацией, — ты на меня ни за что не обижаешься?
— Да нет, — пожал я плечами, — мне пока на тебя не за что обижаться.
— Вот и хорошо, — обрадовалась Робертина, осчастливленная, — ну-ка, мяукни.
— Отстань, — попросил я ее ласково.
— Котяра, мяукни.
Я вяло и невыразительно мяукнул.
— Ну нет, это ты плохо мяукнул, — расстроилась она.
— Мяу! — сказал я.
— Нет, это не по-настоящему. Ты мне мяукни нежно, как ты умеешь, на ухо, ну-ка…
Я мяукнул нежно, но лицемерно. Игра в «котяру» и «волчару» была мне немного утомительна.
— Ух ты мой сладкий, — обняла меня Робертина, — дай я тебя поцелую. Она прижалась ко мне влажными губами. От нее пахло копченой скумбрией.
Мы вернулись к столу, за которым звучали ожесточенные матюги. При виде нас мужчины поменяли тему, и мы вновь наполнили рюмки.
— Арсик, — сказал Кабаков, — мы сейчас с Игорем говорили, какой ты хороший парень. Ведь умный, — Толик поднял вверх толстый палец, — а простой. — Он улыбнулся, — Ты на этих мудаков не смотри, — он махнул рукой на Игоря и Робертину, — Арсик, дай я перед тобой на колени встану.
— Ну, Кабаков, ну, ты что?! — Застонала Робертина, — пьяный, что ли, совсем, Толь, а?
В дверь просунулась наглая щетинистая харя кого-то из Толиковых коллег. Поведя очами, обладатель хари спросил коленопреклоненного завхоза:
— Ну что, Иваныч, кто слаще-то, девочки или мальчики? — и с громовым хохотом скрылся.
— Арсик, — продолжил Кабаков, не обращая внимания, — давай выпьем за гордых и непокорных…
— Кабаков, — завизжала Робертина, — встань немедленно…
— Заткнись, мудачка, — ответил Толик величественно, вставая с полу, — Арсик, она ж мудачка.
— Кабаков, — вне себя зашлась Робертина, — я же тебе говорила, чтоб при Арсике матом не пи…дился!..
— Извини, — сказал мне Кабаков, прижав руку к груди, — извини меня, Арсик…
После этого пошли уж совсем пьяные базары на четверть часа, в которых завхоз Толик самоуничижался, возвеличивая меня. Мне это было, конечно, лестно, но чувствовал я себя скованно. После самобичевания Толик разразился диатрибой в сторону Игоря и Робертины, которые, как выяснилось, вовсе не любили его, а просто приходили к нему пить, потому что, кроме добросердечного Толика, с ними бы никто за один стол не сел.
