Я достал десятку.
Степа Николаев сказал, что Ты в запое. Рубашку ему облевал, потому Степа сегодня был в училище в Твоей — сине-полосатой из секонд-хенда. Я тоже подумал, что это я сухой сижу, когда Ты пьешь. Вот — жру в одну харю. 22 мая 1997.
Едва за Игорем закрылась дверь, Робертина спросила Толика:
— Чего это Арканов такой гнилой? Опять, что ль, с этим…
— А то нет?! — Вскипел Кабаков пьяным гневом. — Приходил тут ко мне со своим ох…ярком…
«Ох…ярок» — это у них слово такое было, они его часто употребляли — видимо, с легкого языка завхоза, носителя метких российских словес с орловским? — ыканьем.
— …так этот ж…пу положил и сидит как барин, — Кабаков изобразил позу Игорева ох…ярка — по всей видимости, это был отвратительный тип, — Арканов его и так, и эдак, уж и обнимет, уж голову ему на колени положит, а тот возьми да и вылей ему водку на голову. А у того прическа… Арсик, — обратился Кабаков ко мне, — у него прическа дорогая, а тот ему водку на голову? А?
Я сокрушенно покачал головой — видимо, этого от меня требовали обстоятельства.
— Ну, — продолжал Кабаков свой рассказ, — тот, конечно, расплакался, а этот хорек ему говорит: «Что, думаешь, я люблю тебя? Да я с тобой просто так побаловался. Попробовать хотел, как оно у вас, голубых. Я себе бабу искать буду». Представляешь, Арсик, ему такое сказать!
По тому, с какой эмфазой Кабаков произнес «ему», я понял, что у Игоря ранимая психика.
— Арсик, — сказала Робертина, — ты бы видел его любовника, ты бы посмотрел на него — ни кожи, ни рожи, ни ж…пы.
— Бабу он будет искать! Я ему тогда не выдержал и говорю, где ты свою бабу искать будешь, на плешке своей, что ли?
— На плешке? — переспросил я и по тому, с каким недоумением посмотрели на меня собеседники, понял, что в свои годы должен бы уже знать, что такое плешка. От шока de profundis[10] памяти всплыло — место встречи голубых, что-то вроде клуба.
— А он что, всё на плешку ходит? — спросила Робертина.
— Да каждый день. Арканов его там отслеживает. Я ему говорю: «На х…я ты с ним возишься, ты что, мальчика себе найти не можешь? Он же в тебя впился, как клещ, бабки из тебя сосет, а сам от тебя бегает…» А Арканов мне: «Я его люблю».
Тут Толик внезапно изменился в лице и произнес:
— Ну, так я ему сказал: коли любишь, так терпи.
Я с жадностью слушал эту нехитрую повесть о трагедии гомосексуала. До сей поры я был знаком маргинальными нравами преимущественно по книгам о великих художниках, досадно несловоохотливым, учебнику криминалистики, и фильмам Райнера Вернера Фассбиндера. Нынешняя история ничего не прибавляла к моим знаниям — я уже давно понял, что жизнь голубых ужасна, но увлекательно было смотреть на трагический персонаж из первого ряда.
