Он сидел в кресле в полудреме, вино им было допито, писать уже не хотелось, отмахиваясь от кого-то рукой, насуплено сказал, – Что пришел ко мне, слышу шаги, цокаешь. Гюго, гримасничая, – Не ждали, не гадали, явились! Зло, – Кыш, бесово отродье! Повадился ко мне в ночи ходить. Тут, же улыбаясь и паясничая, – На те, Вам с кисточкой! Выкусите! Он показал фигу, ёрничая, крикнул, – Кыш! Не час мне, еще след заметать. Живой – Я! А, чтоб, еще живее мне быть? Сгоняй за вином! В подвальчике еще есть, наверняка. Сбегай! Он бросил бутылку в том направлении, где предполагался гость, крикнул, – Бутыль, забери, антихрист! Откинулся на спинку кресла, уже в дреме, шептал, – Я не старик! Я просто устал от жизни! Я хороший мальчик! Мама меня любит, не звала еще к себе. Он, что-то вспоминая, закрыл глаза, пробормотал, – Мама! Я буду хорошо учиться, чтобы стать знаменитым поэтом! Он погрузился в воспоминания…
Эжен и Виктор получили воспитание, прежде-всего от своей матери, именно она им назидала с требованиями, стремиться быть похожими на классиков, которых она сама боготворила. Учась в пансионе, они стремились познавать и познавать. Но склад ума каждого, все, же тяготил к поэзии. Ею они проникались до глубины души. Их по-детски увлекало, старание быть, хоть чуточку похожими на известных поэтов, они прилежно переводили труды Вергилия и Лукреция, элегии, песни. Это их так занимало, ведь тогда, они уподоблялись им – Великим. Это их и впрямь, возвышало над другими, их сверстниками. А в начале пансион их так пугал своей серостью…
ХVI. ПАНСИОН ДЕКОТТА И КОРДЬЕ
После Тулузского подворья, пансион был похож на дом сумасшедших. Серость, уныние и взгляды насупившихся людей, их не радушие пугало мальчиков, Виктора и Эжена, они стояли с узлами в руках, с теми незначительными пожитками, что дала им в дорогу мать, Софи Гюго. Во дворе гуляли их ровесники, увидев их в необычайной одежде, похожих на фатов, того времени, в ботинках на каблуках, они просто их осмеяли, с надрывом крича, – О, посмотрите! Актеры из балагана к нам пожаловали. Дети Шекспира. Они покатывались со смеха, тыча в их сторону пальцами, один из них самый смелый, крикнул, – Сдохнуть – не жить! Рядом с ним, уже стоял, похожий на старого армянина, старик, Кордье. Он, размахивая полами своего длинного плаща, как черный ворон, раздражительно во всю свою мочь, кричал, – Я тебя сейчас и отпою и воскрешу! Схватив больно за ухо, тащил, как нашкодившего пса в сторону, при этом бил пенками, потом дав под зад коленом, крикнул всем, – Вы у меня получите! Всем дам из табакерки нюхнуть табачку! Есть желающие? Все тихо замерли на месте. Понимая, что лучше спрятаться от этой табакерки куда подальше, иначе он будет ею бить по голове до безсознания, как было ни один раз и с каждым. К его тумакам привыкнуть трудно. Во дворе появился Эммануэль де Котт, он со стороны посмотрел на притихших мальчиков. Каждый про себя, явно отметил, – Декотт, урод! Он их надзирал днем и в ночи, не щадя их старание быть послушными. В конце концов, забывая, что они все, же дети, не оставлял им право на их шалости, отбирая детство, даже влезал, как оккупант в их сны и тайны, слушая их мысли вслух во сне, в которых они порой проговаривались, что где-то у них спрятано, их тайное и ценное. Он тут, же бежал к тумбочкам и с бешенством взламывал дверцы и ящики отмычкой, которую всегда носил при себе.
