Генерал Гюго стыдил мать в письмах, что она их, детей, скинула с плеча своей гордыни. Что в пансион с их-то характером? Он считал, что мятеж и неповиновение другим, на их взгляд дуракам, это от него в них, зачастую про себя называл сыновей «Мятежные Ангелы».
Они стояли посередине двора, Эжен и Виктор, к ним спеша шел Декотт. Им было страшно после увиденного. Мальчики до сих пор стояли, потупив взгляды у стены фасада пансионата. Тот подошел к братьям и рявкнул, – Что, только что от мамки? А, ну давайте к тем у стеночки! Зло посмотрел на Эжена, схватив за химок, пытаясь поставить на колено, начал рыться в его голове, бормоча, – Вшей мне еще городских не хватало! Тиф рядом ходит. Он оттолкнул от себя Эжена в сторону, пытаясь схватить рывком Виктора, тот отстранился, чем взбесил Декотта, тот заорал, – Ах, ты, пострел! Он, уже замахнулся, чтобы его ударить, но Виктор вывернулся, отмахиваясь рукой, наотмашь влепил затрещину Декотту. Дети у стены захохотали. Злой Декотт, уже бежал с криками к ним. Эжен и Виктор, молча, шли по двору, в новую обитель.
Прошло время. Братья приобрели авторитет среди подростков, даже внесли некий разлад. Так, как братья Гюго были по-своему разносторонне талантливы, и каждый из них тяготел к лидерству, так они нашли и сторонников и врагов. Здесь наверняка сказались гены матери и отца. Два лидера группировок, как положено, вели переговоры затемно, встречаясь, где-нибудь в туалетной комнате, с глазу на глаз обсуждали и отстаивали свои приоритеты, деля по-братски власть, помня мать, ее любовь к ним. Мирились, когда ставили пьесы, каждый уподобляясь Шекспиру, писал стихи с вдохновением и азартом, их наставником тогда был Кордье.
Франция того времени, как в прочем вся Европа и Россия, занималась версификацией, строением нового формата стиха, каждый, хотел внести лепту, упражняясь в стихах. В пансионе сочинительство было досугом, каждый пытался блеснуть. Братья Гюго просто заставили тянуться в стремлении быть поэтами, буквально всех, даже темное и злое создание, как Месье Декотт, он, тоже писал по ночам лирику и оды, завидуя легкости пера Виктора и Эжена Гюго. Их учителем и вдохновителем был ни кто-то, а классный наставник, далеко не красавец Феликс Бискара, его рябое лицо светилось, когда он читал стихи Эжена и Виктора Гюго. Он, их тайно читал в ночи своей даме сердца, прачке, мадемуазель Розалин. Он, как страстно влюбленный мужчина, признаваясь ей, вслух не преминул, раз, другой сказать, что это он написал оды. Хотя конечно, писал банальнее мальчиков, но тоже писал и даже с гордостью показывал стихи своим ученикам, которые в нем признавали в глаза, все, же некий талант. А за глаза, те за спиной осмеивали его, как они говорили, – Наш Ромео разбросал по листку «слюни». Им тогда не была знакома любовь к женщине, только к матери. Но, как-то Виктор Гюго, все, же отметил прелести Розалин. Бискара с учениками, Эженом, Виктором и Розалин, решили сделать экскурс в историю Франции, поехали посмотреть в Париж Собор Парижской Богоматери. Поднимаясь за Розалин по лестницы, он невольно обратил внимание, когда та из-за своей аккуратности приподняла подол платья, оголяя ноги, так, что, идущий за ней, Виктор Гюго залился краской, лицо розовело, бледнело. Это пугало не понятым в нем, так, что от впечатления вытер потный лоб ладонью, в испуге оглядываясь по сторонам. Но этого никто не заметил. Сердце стучало, как ненормальное, удивляя и поражая, той новизной в открытии красоты. После чего, рассказав о своих впечатлениях мальчишкам из пансионата, он с ними сбегал в город, подсмотреть на голых женщин в бане через окошко. Для них это было предвкушением соблазна, их притягивало женское тело, как страстный плод. Виктор и Эжен вечерами бегали смотреть в окна прислуги, у которых они не занавешивались, считая, что их жизнь никого не трогает за сердце и душу. Безликие красавицы, тех дней, с безразличием открывали себя теням ночи, блуждали раздетыми, порой, в чем мать родила по своим квадратным метрам, показывая свои прелести напоказ звездам и ночи. Иногда, именно они, мальчишки были свидетелями их оргий с такими, же слугами, как и те, а иногда к ним захаживали Кордье с Декоттом, чтобы провести ночь любви, отойти от наставлений, расслабиться с девками, и вот тогда была видна их мужская сущность, они были с ними, как нежными, так и грубыми. Это и возбуждало и шокировало и пугало подглядывающих за ними мальчишек. После всего ими увиденного, прочувствованного со стороны, братья, как бы соревнуясь, садились и писали откровенную лирику. Это было, просто – наслаждение. Каждый был в глазах другого, как позже и в глазах друзей, не только стихоплетом, но и мужчиной, такие стихи могли написать, только знатоки женского характера и тела.
