Наведавшись в Глазго, Ребус мог бы поговорить с матерью убитого, вот только она уехала в Эдинбург на официальное опознание верхней половины лица своего сына. Доктор Курт обещал сделать все, чтобы нижнюю она никогда не увидела. Как он сказал Ребусу, если бы Билли был чревовещателем, то никогда больше не смог бы работать.
— Вас надо лечить, доктор, — сказал ему на это Джон Ребус.
В Эдинбург он возвращался вконец измотанным. Кафферти всегда на него так действовал. Он не думал, что ему придется снова встретиться с этим человеком, — уж точно не раньше, чем оба они достигнут пенсионного возраста. Кафферти, когда его привезли в Барлинни, послал ему почтовую открытку. Но открытку перехватила Шивон Кларк. На ее вопрос, хочет ли Ребус взглянуть на послание Кафферти, он ответил:
— Порви ее.
Он так и не знал, что написал ему Кафферти.
Когда он вернулся, то застал Шивон Кларк в оперативном штабе.
— Ты, как я погляжу, работаешь не покладая рук.
— Люблю сверхурочные. И потом, наши ряды поредели.
— Так ты, значит, в курсе?
— Да, примите мои поздравления.
— Что?
— Ну, ОБОП — это ведь вроде горизонтального повышения.
— Это ненадолго — как несколько подряд выигранных матчей «Хиба». Где Брайан?
— В норе Каннингема — снова опрашивает Мердока и Милли.
— А миссис Каннингем — ее удалось допросить?
— По верхам.
— И кто с ней говорил?
— Я. Это была идея старшего инспектора.
— Ну, в кои-то веки Лодердейлу пришла в голову здравая мысль. Ты ее не спрашивала про религию?
— Вы имеете в виду все эти оранжистские штуки в комнате Билли? Да, спрашивала. Она в ответ только пожала плечами, как будто в этом нет ничего особенного.
— В этом и нет ничего особенного. У сотен людей можно найти такой флаг, такие записи. Боже мой, уж я-то повидал!..
И правда, он видел все это очень близко, и вовсе не ребенком, а совсем недавно. Слышал, как пьяные болельщики по пути домой горланят «Кушак». С месяц назад он на уик-энд перед 12 июля съездил к брату в Файф. В Кауденбите проходил оранжистский марш. Танцзал на втором этаже паба, в котором они сидели, казалось, был до отказа заполнен участниками марша. Там без умолку грохали барабаны, особенно оглушительно бил один, огромный, под названием «ламбег», визжали флейты, орал нестройный хор. Они с братом поднялись наверх посмотреть, что там происходит, уже к концу веселья. Дюжина дешевых флейт терзала «Боже, храни королеву».
Некоторые из юнцов с энтузиазмом подпевали, лбы у всех потные, рубашки распахнуты, некоторые выбрасывали вперед руку в нацистском приветствии.
