Геннадий Николаевич даже не взглянул на Аню.
Мишка, пошептавшись с Ивановым, встал и виновато спросил:
— Геннадий Николаевич, вы кого-нибудь вызовете? Или, может, объяснять будете?
Классный сначала не ответил. Только когда Сперанский сел, он проговорил упрямо:
— Будем молчать. Пока не признается тот, кто подсказывал.
— Да ведь ничего же не выйдет, — жалобно сказал Серёга. И, глядя в потолок, проговорил уже совсем другим, злым голосом: — Вставай, гад! Хуже будет!
Сзади меня тоже сказали:
— Ты не думай, что сильный. Признавайся лучше!
Еще с трех или четырех парт почти одновременно добавили:
— Признавайся, а то хуже будет!
Геннадий Николаевич заинтересованно поднял голову. Голоса на всякий случай смолкли.
— Вячеслав Андреевич, — неожиданно обратился к директору наш классный. — Можно вас на минутку в коридор?
— Понимаю, — сказал директор. — Но не рискованно ли?
— Нет, Вячеслав Андреевич, честное слово, нет. Только на одну минутку.
— Смотрите! — согласился директор, вставая.
Мы поняли, что Геннадий Николаевич нарочно дает нам остаться одним.
Что ж, это было неплохо придумано.
Мы терпеливо дождались, пока взрослые выйдут в коридор. Только Геннадий Николаевич тщательно закрыл за собой дверь, ребята, повскакав из-за парт, окружили Гуреева.
— Что же ты, идиот, делаешь? — спросил Мишка.
— Он за американский карандаш продался! — крикнул я запальчиво.
— А чего вы все? — огрызнулся Гуреев. — Подумаешь, будто вы не подсказываете… А ты, Верезин, заработать хочешь, да?
Серёга, растолкав ребят, подошел к Гурееву вплотную.
— Будешь признаваться? — спросил он.
— Сам признавайся!
— Смотри, Сашка! — угрожающе сказал Серёга.
— Пошел ты! — сказал Гуреев усмехнувшись и развалился на парте.
Он был самым сильным из нас и мог никого не бояться.
— Гнида ты! — презрительно сказал Серёга. — За карандаш продался. Я бы на твоем месте этот карандаш Синицыну в морду швырнул.
Гуреев побагровел.
— Знаем таких! — сказал он. — Швырнул бы, как же!
— И швырнул бы! В форточку!
— Ну швыряй!
— И швырну!
— Ну швыряй!
— Давай карандаш!
— Хитрый! Видали таких! Мой карандаш бросит! Ручку свою брось. (У Серёги была авторучка, которую он собирал по частям чуть ли не месяц.)
Серёга в упор посмотрел на Гуреева. Глаза его сделались узкими и жесткими. Вдруг, не говоря ни слова, он с разбегу вспрыгнул на подоконник. Через минуту вечное перо — единственное Серёгино богатство — черной черточкой вылетело в открытую фрамугу.
— Видел? — сурово спросил Серёга, спрыгивая.
