Обретение Родины | страница 3



— Куда?

— Там видно будет.

— А больные?

— Ну что больные?.. Больные останутся здесь. Да и могут ли они требовать, чтобы мы околевали ради них!.. Одним словом, нечего время терять! Я потопал, кто со мной?

— Нечего сказать, хороши! Один хочет околеть, не трогаясь с места, а другой только и печется что о собственной шкуре. И это солдаты? Венгерские солдаты?

— Но послушай, Дюла, ведь надо же что-то предпринять. Больше тут оставаться невозможно.

— Точно. Только нельзя же бросить больных на произвол судьбы…

— Так что же ты предлагаешь?

* * *

В роте не осталось ни одного офицера. Командир в начале декабря был ранен в голову, а его преемник, старший лейтенант Хидвеги, кавалер ордена Витязей[2], при первой же вспышке дизентерии предусмотрительно отбыл вместе с двумя другими лейтенантами в штаб дивизии — якобы за получением дальнейших приказаний. С тех пор его и след простыл.

Остатками роты, расквартированной теперь в полуразрушенной школе, стал командовать фельдфебель Йожеф Шульц, вояка, окончивший с отличием Юташскую унтер-офицерскую школу. Он поддерживал суровую дисциплину нехитрыми средствами: руганью, взысканиями, рукоприкладством. Гонведы его ненавидели, боялись больше, чем русских, и тем не менее по первому его приказу готовы были ринуться в огонь. Фельдфебель Шульц оставался верен себе даже в самый разгар эпидемии: распекал больных и не скупился на наказания.

Однажды какой-то полуживой, изможденный солдатик не смог вскочить, услышав его окрик. Не размышляющий Шульц склонился к ослушнику, намереваясь дать ему в зубы. Но не успел он занести свой зловещий кулак, от которого, по его же собственным словам, «пахло кладбищем», как кто-то крепко обхватил его и оттащил от больного. Высвободившись из неожиданных тисков, Шульц обернулся. Перед ним стоял Дюла Пастор.

— Ах ты, собака! — взревел Шульц и снова взмахнул кулачищем.

Пастор отпрянул на шаг и выставил вперед локоть, готовый к обороне. В правой его руке сверкнул нож. Длинный, обоюдоострый.

Шульц был на целую голову выше Пастора, к тому же очень увертлив и подвижен. Но всегда слишком нервничал и быстро выдыхался. Что касается Пастора, то от этого широкоплечего медлительного парня нельзя было услышать ни единой жалобы даже после тридцатичасового марша. Как-то раз он сдвинул плечом застрявшую в снегу повозку, которую не могла стронуть с места пара лошадей.

Несколько минут солдат и фельдфебель стояли молча, в упор глядя друг на друга.