Широкое дуло пистолета было усеяно сотнями маленьких отверстий. Я пожал плечами:
— Я тоже.
Бенедикта улыбнулась и достала из чемодана кассету.
— Он не заряжен, Мартышка.
Она со щелчком вставила кассету где-то сбоку на пистолете и повращала ствол, пока он не защелкал.
— Вот теперь он заряжен. — И она нацелила его в мою голову. — В автоматическом режиме, — сказала она, глядя на меня вдоль толстого ствола, — эта штучка опустошает кассету из двух тысяч стрелок всего за секунду. На таком расстоянии этого более чем достаточно, чтобы полностью испарить твою голову.
— Когда я был молодым, девочки играли в куклы, — сказал я, не в силах оторвать глаз от маленьких дырочек.
— Что ж, слава богу, те дни миновали. Где он, Мартышка?
— Не знаю.
— Конечно же, ты знаешь. Ты его лучший друг. Он всегда говорил о тебе.
— Я польщен.
Она тонко улыбнулась.
— Ты ведь старый, Мартышка. И Хай тоже старый. Старики держатся вместе.
— Ты не можешь их винить, если мир управляется людьми, вроде тебя.
Она снова крутнула ствол.
— В одиночном режиме, — сказала она, — он стреляет иглой с кончиком, смоченным в батратоксине. Знаешь, тот, что из кожи ядовитых лягушек?
— Только ты можешь так шутить, Бенедикта.
— У некоторых очень странное чувство юмора, — сказала она с легкой улыбкой. — Какое у тебя?
— Мое превосходное. Такие шутки я всегда считал развеселыми.
Она наклонилась вперед и приставила дуло к моей шее.
— Например, вонзить кирку в сердце, Мартышка, — пробормотала она, следя за моим лицом.
И на мгновение страшное ощущение охватило меня. Непристойное ощущение. Я снова посмотрел в эти глаза цвета бездонного океана, и на мгновение понял, что могу влюбиться в нее, даже если она угрожает мне ядом, выделенным из кожи лягушек, даже если она презирает меня за все то, чем я являюсь, а она нет, за то, что я старый, сломленный, за то, что я британец. Я мог бы влюбиться в это красивое дитя более молодой культуры, эту ведьму темных технологий, мог бы встроить свою любовь в могучее колесо и броситься под него.
Я чувствовал, как капли пота проступают вдоль моей далеко отступившей линии волос и начинают путешествие вниз по лбу. Она весьма мила, когда так свободно обращается со своим оборудованием. Соблазнительна. Я мог бы сказать ей о своих чувствах, а она могла бы пристрелить меня прямо здесь, прямо сейчас, из одного только изумления, из одного отвращения…
— Бенедикта, — с усилием произнес я, — вбей в свою башку — у меня нет того, что ты хочешь. Я преподаватель, и это все. Я преподаю свою программу, а по дороге пытаюсь научить детей, как быть хорошими людьми. И это все.
