— Понимаешь, Рахман написал письмо. Он написал его Тахиру Ранону. Его подбили на это священники в школе. В этом письме он донес на мою Эмбер. Он обвинил ее в умении читать и писать… — Голова его медленно опускается, и он говорит сквозь слезы: — Мой сын, которому я отдавал все… Мой сын, которого я любил больше, чем Бога… Мой сын, змея в моей собственной постели…
Он снова поворачивает лицо к огню.
— Не смотри на меня, дитя. Так будет вечно, я не могу перестать плакать. Но я не хочу, чтобы ты видела меня таким.
Лилит взглянула на занавешенное окно, и ей страстно захотелось обнять отца. Но Думан Амин был мужчиной, и она побоялась.
После долгой паузы она услышала, как Думан Амин пошевелился в кресле.
— Ты очень красива, дитя. У тебя глаза Амины. Твои волосы немного светлее, но глаза у тебя ее. Посмотри на меня.
Лилит взглянула в лицо отцу. Он секунду разглядывал ее, потом улыбнулся.
— Тебе надо было бы увидеть свою мать, когда она была молодой невестой. Как прекрасна она была. Как полна жизни и радости. — Он замолчал, когда ни с кем не разделенные воспоминания заволокли его глаза. Закрыв их, он снова утонул в кресле.
— Сегодня восьмой день рождения моего сына, а я не могу вынести даже вида его лица, и одна только мысль о том, чтобы находиться с ним под одной крышей, бросает меня в дрожь. Если б он был сейчас в этот доме, я боялся бы, что убью его собственными руками. Рахман не смог бы причинить мне больше вреда, даже если бы нанял наемных убийц.
Тихая заглатывала воздух, пока не смогла изрыгнуть свое особое ругательство в адрес Рахмана:
— Сортир! — сказала она.
Думан Амин открыл рот и вытаращил глаза.
— Клянусь Бабом!
Горький смех, рожденный болью сердца, вырвался из его рта.
— Сортир! — закричал он. — Клянусь милостью Божьей, сортир, в самом деле!
Отец смеялся и смеялся, пока не изнемог. Замолчав наконец, он повернул голову и посмотрел на дочь. Голова ее была еще не покрыта, вуаль она держала в руках.
— Ведь это и твой день рождения, не так ли? Конечно, так. Каким дураком я, должно быть, выгляжу. Но ты же девочка, понимаешь, поэтому у меня никогда не было повода вспоминать о твоем дне рождения. — Он сложил руки, пожевал губами и поднял брови. — У тебя никогда еще не было достойного дня рождения. — Он медленно покачал головой. — А сейчас я не могу тебе его устроить.
Он протянул руку и провел ладонью по ее щеке.
— Понимаешь ли ты, что сердцем я сейчас мертвец? Моя кожа, кровь, кости и душа почернели от вины, ненависти и жажды мести. И у меня нет никого, чтобы…
