Она смотрела в самый темный угол своего тайного убежища и вспомнила, как мать повернулась в петле, чтобы взглянуть своему палачу в глаза и плюнуть ему в лицо. Лилит больше не спрашивала Бога, сколько еще она может терпеть эту боль. Страдание стало просто новым органом чувств. Она скатала бумагу и вернула ее в безопасное место. Сегодня настал особый день года. Особый не только тем, что празднуется день рождения брата. Это день, когда Лилит решила изменить этот мир.
Она достала из тайника синюю книжку. Заложив камень, она вытерла слезы ладонями, засунула синюю книжку в складки платья и выбралась из-за плит в пространство между ними. Она дождалась, когда Онан пошел в кладовую. Как только повар вышел из кухни, она выскользнула из своего тайного убежища и стала пробираться на верхний этаж восточного крыла.
Думан Амин сидит в своей полутемной гостиной, скорчившись в кресле и глядя на огонь в камине. Лилит, стоя в дверях, смотрит на него. Она настежь распахивает дверь и стоит в центре дверного проема. Похоже, что отец ее не замечает. Она делает несколько шагов в глубь комнаты.
Лицо отца выглядит изможденным и постаревшим, глаза смотрят не мигая, плечи втянуты, словно у побитого животного. Брюки и рубашка измяты, на ногах домашние тапочки. На полу рассыпаны бумаги, и Лилит видит, что по меньшей мере три книги валяются рядом. Останки еще нескольких книг догорают в камине. На одной из них звездный крест еще виднеется на полусгоревшем переплете.
Она поворачивает взгляд на отца и видит, что он смотрит прямо на нее широко раскрытыми глазами и с полуоткрытым ртом.
— Кто ты? Что тебе здесь надо?
Лилит делает еще шаг. Еще два шага, три, и вот она перед креслом отца. Думан Амин дотягивается, берет вуаль и отводит от лица. Он смотрит на нее так, словно видит привидение. Через мгновение он хмурится и опускает глаза на пол.
— Моя дочь, — шепчет он, снова горбясь в своем кресле. — Моя дочь пришла спросить меня, где ее мать.
Он замечает вуаль в своих руках, хмурится, разглядывая ее, и отдает девочке:
— Твоя мать умерла.
Она берет вуаль из его руки и смотрит, как он снова поворачивается к огню.
— Не слышу, что ты плачешь, дитя. Это хорошо. Слез и так уже достаточно.
Однако глаза его начинают поблескивать. Он закрывает их, качает головой и выпрямляется. Когда он, наконец, открывает глаза и смотрит ей в лицо, слез уже не видно.
— Что ты хочешь?
Она спрашивает знаками: «Где Рахман?»
— Рахман? Я отослал его. Он в интернате. — Лицо его полнится печалью, но одновременно он иронически смеется и медленно качает головой. — Я кое-что, наконец-то, обнаружил в своем сыне, твоем брате, — говорит он задрожавшим голосом. — Нечто весьма интересное. Предполагаю, это сделает его героем церкви. Во всяком случае, он уже сейчас стал героем партии ортодоксов. — Он смотрит в глаза Лилит, в то время, как на его собственные глаза снова наворачиваются слезы.
