— Ты послушаешь. Некоторое время, потом мы поговорим.
Парень пожал плечами. Либо ему было плевать, либо он был где-то далеко.
— Привет, мистер Джонс, — сказал он.
— Привет, мистер Грин, — ответил я. Яркое начало. Он сел в кресло, сунул голову в руки, вот и все.
Никто не был на взводе, поэтому мы играли стандартные танцевальные мелодии, имитировали джем-сейшн и слегка попиликали до двух. Потом собрали манатки и направились в отель.
— Вот она? «Банда Ангелов», — сказал Макс, но сказал он это не прежде, чем мы были все внимание, все присутствующие, и были пересчитаны. — Дьякона Джонса ты уже знаешь. Он труба и корнет, а иногда, когда мы в Калифорнии, то флейта. Я басс, ты это тоже знаешь. Длинный урод вон там, это Бад Паркер, гитара. Ролло Вигон и Парнелли Мосс, сакс и клапанный тромбон. Хьюги Уилсон, кларнет. Саг Шульман, наш ударник, вот этот тихий задумчивый парень справа от меня. Все вместе — самые лучшие в мире — когда хотят ими быть. Джентльмены: наш новый рояль — Дэвид Грин.
Парнишка выглядел испуганным. Он прошелся по комнате, давая пожать вялую руку, словно в этот момент хотел бы оказаться где-то в другом месте. Он чуть не подпрыгнул, когда Макс проговорил ему обычное. Да и кто бы не подпрыгнул?
— Мы — джаз-банда, Грин. Ты понимаешь, что такое джаз?
Дейви метнул в меня взглядом, провел рукой по волосам.
— Расскажите мне.
— Я не могу. И никто не может. Это глупый вопрос. — Макс был удовлетворен: если бы парнишка попытался ответить, было бы худо. — Скажу тебе только одно из того, чем он является. Это словарь. Способ что-то сказать. У тебя может быть маленький словарь или словарь громадный. У нас он громадный, потому что у нас прорва чего на уме. Если хочешь играть с «Ангелами», то должен это помнить.
Сиг начал нетерпеливо выстукивать на столе какой-то ритм.
— Еще одно. Ты должен забыть о категориях. Некоторые группы играют головную музыку, другие — нутряную музыку, всегда либо ту, либо эту. Что ж, мы работаем не так. Джаз это джаз. Иногда мы неделю лабаем традиционно, а потом переворачиваемся и начинаем там, где бросил Чико Гамильтон. Все, что нам есть сказать, мы говорим лучше всех. Вот так мы себя ощущаем в данное время. Усекаешь?
Дейви ответил, что да. Когда на Макса находила такая лихорадка и начиналась проповедь, не стоило даже пытаться спорить. Потому что так оно и было, он знал, о чем говорит. Большинство из нас наверное в двадцатый раз слушали эту нудятину, но в ней был смысл. Почти все думают о джазе от сих до сих. А у нас не существует никаких ограничений. Кто более «прогрессивен» — Стравинский или Моцарт?
