Наша улица ответвляется от предыдущей, и номера домов повторяются. Вот почему это выглядело безвредной ошибкой. И, возможно, ею и было. Мой план, насколько я могу сказать, был оставить посылку рядом с парадной дверью и, самое большее, позвонить перед тем, как удалиться. Но на передней веранде уже сидел ребенок. Лет четырех, если я сужу правильно. Он сидел на старом диване, вытянув ноги прямо и глядя в ридер у себя на коленках. Потом он поднял глаза, и что-то вроде улыбки пробежало по его лицу.
— Вам-доставили-посылку-по-ошибке, — заметил он слишком частым голоском. Почти сливая слова вместе, он сказал: — Спасибо-что-принесли.
Мне это не понравилось. Но я не мог просто швырнуть ему коробку и убежать. Поэтому я поставил ее на веранду и, стоя на ступеньках, заметил своим медленным и глупым голосом:
— У нас одна фамилия.
— Она очень распространена, — последовал единственный возможный ответ. И я сказал:
— Что бы ни было в твоей коробке, надеюсь, это не слишком противозаконно.
Что было шуткой. Ничем более. Но он больше не улыбался. Он выждал полсекунды, что для него было долгим временем. Потом сказал:
— В спешной почте превосходные ИИ безопасности и самые лучшие сенсоры, а я не преступник, сэр.
Созданию, скорее всего, только три года, понял я. Они еще умнее, чем четырех-пятилетние чудеса, от чего только хуже. Они умнее и меньше хотят прикидываться, что это не так. И он снова сказал: «Сэр», и жестко посмотрел на меня. У него были громадные черные глаза, врезанные в крошечное круглое личико, и он продолжал пристально ими смотреть, говоря:
— Если вы не против, то теперь я бы хотел сосредоточить все свое внимание на моей работе.
Не знаю, почему, но я спросил создание:
— А над чем вы работаете?
Если мой новый сосед и задумался над моим вопросом, то не более чем на микросекунду. С самодовольной маленькой ухмылкой он заметил:
— Я не думаю, что существует хоть какой-нибудь мыслимый способ, которым я мог бы объяснить вам, что я делаю.
* * *
Женщины из клуба снова заявились, только на сей раз для настоящего дела. Они стегали, одевали своих чудесных кукол и чудесно проводили время, говоря все вместе, словно щебечущий шторм, пока я не ввалился в комнату. Тогда все замолчали. Даже куклы. Даже Женевьева. Ее голос был слишком громким, и на нее я смотрел, обращаясь ко всем:
— Над чем это вы смеетесь?
Жена спросила:
— Милый, ты не подслушивал?
Я не хотел представляться полным дураком, но все-таки спросил:
