ПОЛЕ ЦВЕТОВ В ИЮНЕ
Надя Делаланд. Сон на краю. – М.: Воймега, 2014. – 48 с. – 1000 экз.
Символизм Нади Делаланд – не умозрительный, а чувственный, живой, с цветным разноголосьем запахов и звуков, то вселенско трагичный, то по-домашнему уютный и нестрашный. Жаркий, щедрый эмоциональный жест, взволнованный ритм, нарочито сбивчивая речь, открывающая многослойный смысловой простор, – вот основные штрихи к поэтике Делаланд.
Не дари ты мне – ни живых, ни мёртвых,
ни в тюремных горшках, распустивших нюни,
ни в торжественных похоронных свёртках,
подари мне поле цветов в июне.
А слабо – всё поле? Чтоб днём и ночью
стрекотало, пело, жужжало рядом,
семантическое, ага, в цветочек,
в мотылёк, в кузнечик, в листок дырявый.
Я бы этим полем твоим владела,
любовалась, глаз бы с него не сводила,
и вдыхала запах бы, и балдела,
и бродила, и хоровод водила.
Если угодно, это символизм человечный, внятный, в центре которого не умозрительные конструкции, а реальный лирический герой, вызывающий интерес и сочувствие. Не помню, чтобы лирический герой Валерия Брюсова или Андрея Белого пробуждал к себе подобные чувства. От стихов мэтров всегда веяло неземной прохладой... От стихов же Нади Делаланд идёт горячий ток, и нет никакой необходимости сверяться с внутренним вопросом: верю или не верю? Потому что однозначно – да, верю.
За это время я успела
родить детей,
привыкнуть к своему лицу,
понять, что душераздирающая жалость –
единственная верная любовь...
И вот этому верю тоже:
перестану узнавать
кто зашёл в мою палату
лица станут как заплаты
и когда влетит пернатый
ангел с клювом виноватым
ляжет рядом на кровать
грустный маленький горбатый
я возьму его с кровати
колыбельно напевая
чтобы ртом своим кровавым
навсегда поцеловать...
Вот каким, оказывается, может быть символизм – даже в наше жёсткое время – сердечным.
ПЕРЕМОТАЙ НА САМОЕ НАЧАЛО
Станислав Ливинский. А где здесь наши? – М.: Воймега, 2013. – 48 с. – 400 экз.
Станислав Ливинский – чистой воды акмеист. Выпуклая образность, острая наблюдательность, доверительная разговорная интонация, которую точнее всего можно определить так: брутальная хандра, – вот из чего складывается поэтический мир Ливинского.
Всё – череда сплошных утрат.
Вишнёвый луг и бежин сад.
Шагами меришь клетку.
А время, словно старший брат,
смеётся, ставит детский мат
и не даёт конфетку.
Всё здесь к месту, всё убедительно, даже разговорное слово «меришь» прочитывается без спотыкания.
Почти все стихи Ливинского – это овеществлённая ностальгия по юности, по всему молодому, счастливому, навсегда утраченному. Горьким обаянием тоски веет от этой книги.
