— Нет никакой организации. Несколько друзей. — Шея у него застыла. — Очень немного друзей среди всех этих свиней, выкрикивающих лозунги.
Я встал.
— Выпить хочешь?
Он улыбнулся.
— Спасибо. Это лучшее возможное предписание.
Наливая коньяк из бутылки — он бывает нужен и мне и пациенту, когда я произношу приговор, — я думал о том, чем вызван мой порыв. Дети не выпивают, разве что тайком немного пива. Но мне пришло в голову, что передо мной не ребенок.
Он выпил, как опытный, хотя и не заядлый пьяница. Где он этому научился? Ведь отсутствовал чуть больше месяца.
Я снова сел и сказал:
— Я не выспрашиваю у тебя твои тайны, Джек, хотя ты знаешь, что я много наслушался в своей работе и ни о чем не болтал. Но я требую твоей помощи, чтобы придумать объяснение и разработать линию поведения на будущее, которое снимет твою мать с крючка.
Он нахмурился.
— Вы правы. Беда в том, что я не знаю, что вам сказать.
— Может быть, правду?
— Док, вы этого не хотите. Поверьте мне, вам не нужна правда.
— «Красота есть правда, а правда — красота…» Зачем же Ките написал это? Он изучал медицину и знал, что говорит. Джек, ставлю десять долларов, что способен рассказать дюжину правдивых историй, которые потрясут тебя больше, чем ты когда-нибудь сможешь потрясти меня.
— Я не стану с вами спорить, — хрипло ответил он. — Это было бы нечестно по отношению к вам.
Я ждал. Он допил бренди и поставил стакан на стол. В желтом свете лампы его лицо казалось совсем изможденным, но вот на нем появилось выражение решительности.
— Налейте мне еще, — сказал он, — и я расскажу вам.
— Отлично, — бутылка немного дрожала у меня в руках, когда я наполнял стакан. — Клянусь хранить твою тайну.
Он рассмеялся странным смехом.
— Не надо клятв, доктор. Вы и так будете молчать.
Я ждал. Он сделал глоток, посмотрел куда-то за меня и пробормотал:
— Я очень рад. Я всю жизнь несу в себе огромную тяжесть, а теперь я могу разделить ее.
Я выпустил клуб дыма и продолжал ждать.
Он торопливо сказал:
— В основном я был в районе Сан-Франциско, главным образом в Беркли. Больше года.
Я сжал черенок трубки.
— Угу. — Он продолжил: — Я вернулся после месячного отсутствия. Но на самом деле я отсутствовал восемнадцать месяцев. С осени 1969 до конца 1970 года.
Немного погодя он добавил:
— Но из этих полутора лет нужно вычесть время, которое я потратил на посещение более далекого будущего.
В радиаторе шумел пар. Я видел капли пота на лбу своего в сущности приемного сына. Он так же крепко сжимал свой стакан, как я трубку. Но несмотря на напряжение, голос его оставался ровным.
