— Это н-нам, н-наше-е-ы-ы-ы…
— Сволочь, — вызверился Николай, отдавая червонец. — Немедленно одевай ее, понял? Немедленно! — И побежал прочь, на волю.
— Ну, сволочь! — поделился он с водителем. — Ну, скотина!
— Все в порядке? — спросил тот.
Николай кивнул.
— Давно бы так, — со скукой обронил водитель.
Тем не менее минут двадцать пришлось еще потоптаться, затем дверь отворилась и санитар, бормоча невесть что и кланяясь, не без кокетства вывез на крыльцо тележку. Узнав мамино платье, Николай скользнул по лицу взглядом и не сразу признал, а признав, похолодел, до того брезгливое, злобное, ведьмачье выражение было оттиснуто на этом чужом и мертвом, абсолютно чужом и все-таки мамином лице.
— Давай, шевелись, — торопил водила.
Они прислонили крышку гроба к машине, гроб выставили на крыльцо — тем временем санитар, склонясь над телом и от усердия приседая, расчесывал грязной железной щеткой оттаявшие, мокрые мамины волосы. Втроем переложили тело в гроб, в последний момент шофер подскочил и ловко перевернул подушку на другую сторону, где наволочка была намертво схвачена грубым швом:
— Когда подсохнет, перевернешь, — пояснил он.
Гроб задвинули в салон катафалка, накрыли крышкой. Санитар протянул Николаю его же авоську, в которой осталась лежать косынка, и спросил, что делать с халатом, в котором покойницу привезли.
— Носить, — бросил Николай, прыгая в салон.
— Родственница? — спросил на обратном пути водила.
— Мать.
— Мать? — удивился тот. — А ты ничего, крепкий. И что с ней?
— Умерла.
Белобрысый одобрительно хмыкнул.
— Это я догадался. А от чего?
— Повесилась.
— А-а-а… Пила, что ли?
— Нет.
— Даже так… — Они проскочили пути перед зазвеневшим трамваем и вписались во второй ряд машин, потоком скатывавшихся вниз, к набережной. — Стало быть, жить заленилась. Это быват, вот только заднего хода нет, это жаль.
— Все-то ты знашь, — недовольно заметил Николай. — Давно в этой фирме?
— Третий год. После армии покрутил в колхозе баранку, потом сюда…
— Что, веселее?
— А ты как думал? — азартно парировал белобрысый. — По мне, лучше жмуриков возить и жить, как человек, чем наоборот. Усек?
— Не знаю, — ответил Николай не сразу. — Не похоже все это на человеческую жизнь.
— Тоже верно, — согласился водитель. — Только где ты ее видал, человеческую жизнь — в кино? А это все, — он широким жестом обвел набережную, зацепив и тот берег, и этот, — в гробу я видал такую жизнь, вот где! Только я туда не спешу, — поспешно добавил он. — Насмотрелся на это дело. Уж лучше здесь как-нибудь пешком понемножку, чем в гробу на «лиазике», а хоть бы и на лафете с почетным, бля, караулом из генералов, верно я говорю?
