— Значит, вы поверили профессору Розену? — спрашивает мистер Райт.
Своими впечатлениями он не делится, хотя, безусловно, тоже видел профессора во время массированной информационной кампании.
— Да. Во всех телеинтервью профессор Розен выглядел преданным служителем науки, полностью лишенным тщеславия. Он держался очень скованно; дифирамбы, льющиеся со всех сторон, вызывали у него лишь смущение и досаду.
Мистеру Райту я этого не говорю, но профессор чем-то напомнил мне мистера Норманса (он ведь и у тебя вел математику?). Учитель был человеком добросердечным, но глупость учениц неизменно повергала его в замешательство, и он сыпал уравнениями, как автоматными очередями.
По логике, неумение профессора Розена работать на публику, очки в проволочной оправе и сходство с пожилым учителем вряд ли можно назвать убедительными аргументами в пользу безопасности экспериментального лечения. Скорее, они послужили тем внутренним толчком, который требовался мне, чтобы преодолеть страхи.
— Тесс рассказывала вам, в чем заключалась процедура и что происходило потом?
— Нет, просто сказала, что ей сделали укол и теперь нужно только ждать.
Ты позвонила мне глубокой ночью — то ли забыла о разнице во времени, то ли сочла ее несущественной. На звонок ответил Тодд. Он передал трубку мне, недовольно бурча: «Боже милостивый, половина пятого утра!»
— Сработало, Би. Он здоров.
Я расплакалась. Плакала не стесняясь — всхлипывала, размазывала по лицу слезы радости. Я страшно переживала — нет, не за ребенка, а за тебя, за то, как ты будешь любить и растить малыша, больного муковисцидозом. Тодд испуганно посмотрел на меня.
— Черт побери, это же прекрасно!
Не знаю, что удивило его больше — мои слезы или ругательство.
— Я мечтаю назвать сына Ксавье. Если, конечно, мама не будет против.
Помню, Лео очень гордился своим вторым именем и всегда хотел, чтобы его называли Ксавье.
— Лео сказал бы, что это круто, — грустно улыбнулась я. Как печальна смерть в том возрасте, когда среди сверстников принято говорить «это круто».
— Да, он бы так и сказал…
Секретарь мистера Райта, крупная женщина средних лет, приносит минеральную воду, и я вдруг ощущаю сильную жажду. До капли осушив содержимое хлипкого бумажного стаканчика, ловлю на себе неодобрительный взгляд секретарши. Когда она забирает у меня пустой стаканчик, я замечаю на внутренней стороне ее ладони рыжие пятна. Должно быть, вчера она пользовалась автозагаром. Трогательно, что эта грузная дама сделала попытку прихорошиться к весне. Я улыбаюсь ей, однако она не смотрит в мою сторону. Ее взор устремлен на мистера Райта, и в этом взоре я читаю любовь. Ради него она покрывала искусственным загаром руки и лицо, о нем думала, когда покупала платье.
