— У Петра своя точка зрения на этот вопрос, и я пока не хочу его вмешивать — он сейчас в таком состоянии, что даже поговаривает об уходе с поста директора института.
— Я знаю, — кивнул Эйзнер, — но пока и у нас в министерстве, и в Академии все надеются, что он передумает — такого талантливого руководителя трудно сразу заменить. Кстати, я слышал, Петру Эрнестовичу предложили прочитать курс лекций в Гарвардском университете?
— Это было еще до болезни Златы, потом все ушло на второй план.
— Долго она болела?
— Первые признаки мы заметили за месяц до смерти, но, возможно, болезнь началась раньше. Ту же самую картину я наблюдал у Сабины Гаджиевой. Похоже, что и Рустэм страдает аналогичным заболеванием, но у него, как и у некоторых других, процесс замер, не дойдя до летального исхода. В любом случае комиссия нужна, чтобы взять под контроль всех носителей bacteria sapiens — их здоровье и жизнь под угрозой.
Во взгляде Эйзнера, который тот бросил на Сергея, читалось явное сожаление.
— Поверь мне, Сережа, никто этим заниматься не будет, никакая комиссия. Мой совет тебе: не связывайся со всеми этими правозащитниками и с этим Гаджиевым, у которого, как ты говоришь, поехала крыша. До конца квартала спокойненько вывезите себе с базы все образцы и оборудование — часть разместите у себя в Питере, часть в Москве при каком-нибудь НИИ и продолжайте себе работать. Честно, Сережа, не смогу я ничего для тебя сделать! Мне легче добиться, чтобы вас дополнительно финансировали и выделили помещение, чем улаживать скандалы, раздутые правозащитниками и любителями гласности.
— Что ж, я все понял, спасибо и на этом, Гарик.
— Ну, что ты, Сережа, все, что могу. А чего не могу — не обессудь.
Разговор был окончен. Игорь Петрович хотел было еще расспросить бывшего однокурсника о личной жизни и семье, но вовремя спохватился — кто-то недавно упомянул, что дочь Муромцева погибла, а жена у него теперь не Наташа, с которой Сергей познакомил его двадцать лет назад во время встречи выпускников их факультета, а какая-то другая. Нет, лучше ничего не говорить и не спрашивать — еще ляпнешь по незнанию бестактность. И, поднявшись, Эйзнер с радостной улыбкой потряс приятелю руку.
