Павел Иванович поморщился, зашевелился, но не открыл глаз. Не разжимая век, он как бы видел знакомый пейзаж за окном, нагроможденные до горизонта высокие, горбатые кровли и высокую, железную дымовую трубу, делившую этот пейзаж вертикально надвое. Будильник слабо тикал у изголовья постели. В коридоре капало из водопроводного крана, и капля за каплей стучала в чугун раковины. За тонкой, деревянной перегородкой, зазвенела сетка кровати. Человек перевернулся и его спина зашуршала о перегородку, рядом с Александровым.
— Морис, — сказал человек за перегородкой. — Ты спишь?
— Нет, — ответил звонкий, мальчишеский голос.
— Проклятая привычка. Я просыпаюсь в шесть часов, ни на минуту позже. Это просто обидно в праздник.
— Попробуй уснуть, дядя.
— Спасибо за совет. Меня не переделаешь.
Александров все еще лежал на спине. Он открыл глаза и с отвращением и скукой рассматривал грязно-пестрые обои, хрупкий столик с невымытой посудой, всю маленькую, узкую, чердачную комнату со скошенным потолком. Еще четверть часа он неподвижно пролежал на спине. Тикали часы и сквозь стекла в комнату бился уличный шум — разноголосые автомобильные гудки и длительный гром грузовиков. Надо вставать.
— Русский уже ушел? — спросил голос за стеной.
— Вероятно. Он уходит в начале седьмого.
— Даже сегодня?
— Сегодня тем более.
— Но сегодня-праздник.
— Не для каждого, дорогой мой, не для каждого.
— Марсель сказал, что у них никто не работает.
— Русские будут работать.
«Русские будут работать», шопотом повторил Александров. «Русские будут».
Он с силой поднял голову от плоской, сбившейся подушки и сел на кровать.
— Он — у себя. — Сказали за стеной.
— Слышу.
— Дядя Поль, — спросил, кашлянув Александров. — Сегодня вы дома?
— Нет, — ответил голос за стеной. — Я и Морис едем в Иври.
Александров протянул руку и взял вытертые, бархатные штаны. Затылок Александрова был налит свинцом. Серая муть плавала перед глазами и челюсти были точно сжаты тисками. Он вернулся в четыре часа утра и спал только два часа. После преферанса у Киселевых весь остаток ночи ему снилось одно и то же — номер в скверной гостинице, облако табачного дыма и засаленные, помятые, с загнутыми уголками, карты.
— Мрак, — прошептал Александров, — мрак.
Он опустил голову на подушку. Скошенный потолок с желтыми подтеками вдруг сдвинулся в сторону и зарябил мелкой рябью. Александров закрыл глаза и опять услышал сырой, ноющий голос мадам Киселевой.
— У нас говорят, что вы отпали от православия, — что вы чуть ли не масон. Ваша рука, Павел Иванович…
