Дружба с Дягилевым — Письма Орика, Пуленка, Сати, Кокто — Женитьба Нижинского и его разрыв с Дягилевым — «Послеполуденный отдых фавна»
Очень редко дружба, которая началась так бурно, развивалась бы и длилась в течение более двадцати лет, сохраняя прежнюю интенсивность. Однако так случилось у меня с Дягилевым. Он хотел, чтобы я была рядом, когда надо было принять решение, и буквально убивал меня телеграммами, полными жалоб и требований приехать к нему. Иногда горячее желание устроить мне сцену, полную упреков, заставляло его, ненавидевшего писать, в порыве гнева браться за перо:
«Не знаю ничего более абсурдного, чем этот рок, заставляющий тебя приехать в какой-нибудь город именно тогда, когда я должен из него уехать, или уехать как раз в тот момент, когда я туда приезжаю и крайне нуждаюсь в тебе, хотя бы на несколько часов… Честно говоря, в эти последние недели я получил такие доказательства твоего равнодушия ко всему, что мне так важно, так дорого, что лучше нам объясниться откровенно. Я знаю, что дружба не может длиться веками, но умоляю тебя об одном: не говори мне никогда, что тебя «срочно вызвали», потому что это я знаю заранее. Я могу автоматически с абсолютной уверенностью предсказать эти «срочные вызовы»… Кроме того, считаю их «вызовами» только потому, что они вызывают смех у друзей, в присутствии которых я их предсказывал. Прекрасно понимаю, что Серта призывает его работа. Но ты, то, как ты поступаешь со мной, это, по-моему, также недружески, как и незаслуженно. Видишь, бывают моменты, когда правда мне кажется предпочтительнее всего…»
Изливая таким образом свое «негодование», он прекрасно знал, что я не смогу долго сопротивляться желанию увидеть его, еще раз начать бесконечные споры о партитуре, о макетах декораций, о танцовщике, который робко ждет моего одобрения. Все это в обстановке непрерывной горячки, обвинений раздраженных кредиторов, неоплаченных долгов, окончательных разрывов с Бакстом (неизменно появлявшимся на следующий же день) и чудесных репетиций, на которых этот человек все видел, слышал, оценивал, поправлял или переделывал, создавая серию чудес, удивлявших мир всякий раз, когда поднимался занавес на одном из его новых спектаклей.
Однажды я имела несчастье сказать ему, что он, в конце концов, не так уж дорожит нашими отношениями, так как, бомбардируя меня телеграммами, не утруждает себя тем, чтобы писать мне. В поезде всю дорогу Дягилев размышлял над моими словами и, приехав, отправил письмо, которое начиналось так:
