«Ты утверждаешь, что любишь не меня, а только мою работу. Что же, я должен сказать о себе противное, я люблю тебя со всеми твоими недостатками и испытываю к тебе чувства, какие испытывал бы к сестре. К несчастью, у меня ее нет, поэтому вся эта любовь сосредоточена на тебе. Вспомни, пожалуйста, как недавно мы совершенно серьезно сошлись на том, что ты единственная женщина на земле, которую я мог бы любить. Поэтому я считаю таким недостойным «сестры» устраивать подобные «сцены» просто потому, что я не пишу тебе. Когда пишу — ты знаешь, как редко это случается, — то исключительно, чтобы сказать что-то важное, а не рассказывать об успехе моей труппы в Лондоне (о чем ты, конечно, уже слышала), пишу, чтобы доверить тебе мои надежды, проекты, планы…»
Эти надежды и проекты представляли настоящий муравейник идей, находящийся в непрерывном движении. Как неутомимый охотник, с дьявольским чутьем, он выслеживал потенциальные таланты, всех достойных внимания в новом поколении и умел завладеть ими, прежде чем кто-нибудь мог их даже заметить. Для молодых Дягилев был чудотворцем: благодаря ему они имели шанс достигнуть в течение нескольких месяцев того, на что не посмели бы надеяться и после двадцати лет усилий. Он умел не только открыть их скрытые возможности, но и направить так, что каждый создавал у Дягилева — часто в самом начале своего пути — лучшее свое творение.
Девятнадцатилетний Жорж Орик[188] писал мне:
«…Вы были так добры, что дали мне возможность показать господину Дягилеву мою «Свадьбу Гамаша». Я позволяю себе спросить Вас (на всякий случай), возможно ли повидаться с ним еще раз хоть на одну минуту.
Я хорошо понимаю, что он должен быть очень занят ближайшей премьерой, и не хочу Вам докучать.
Но так как в настоящее время Кокто отсутствует, я не колеблясь написал Вам эти несколько строк, которые Вы мне простите, не так ли, восхищаясь Бошем[189], который наверху размышляет в своем углу.
Соблаговолите, Мадам, принять вместе с благодарностью за Ваш любезный прием мои почтительные приветствия».
Для Дягилева он написал «Докучные» и «Матросы», которые, без сомнения, остались самыми восхитительными из его сочинений.
Совсем юный, еще неуверенный в себе Франсис Пуленк создал для «Русского балета» свои очаровательные «Лани». Я нашла его письмо Серту, написанное, когда он и не подозревал, что ему будут аплодировать во всех столицах мира:
«…Будьте так добры, передайте Вашей жене то, что я хотел бы сделать сам до моего отъезда из Парижа, но откладывал до сегодняшнего дня, не имея случая увидеть ее наедине. Пожалуйста, скажите, что я до сих пор не сыграл ей мой балет «Лани», — который ей посвящен, — только потому, что он был не совсем закончен. Считая Вашу жену одним из редких людей, знающих и по-настоящему любящих музыку, не мог решиться представить ей незавершенное произведение. Как только будет поставлена точка на последнем такте, с большой радостью сыграю для нее…»
