— Я понимаю. Что ж, нам, наверное, лучше написать рапорт.
— Когда он придет в себя, я поговорю с ним. — Уилкинс заметил, конечно, пустые рюкзаки, как только отряд вошел. — Пусто, Торбурн? Если это все, на что ты способен, нам придется еще раз подумать о твоем лидерстве.
— Но, сэр…
— Хватит об этом. Продиктуй свой рапорт писцу.
Уилкинс отвернулся. Вскрик Ханей заставил его вновь обернуться. Предчувствие дурного, легкое беспокойство омрачили его аристократическое лицо.
— Посмотрите! — сказала Ханей, вне себя. — Чужак! Он приходит в себя!
Торбурн склонился над фигурой в зеленом одеянии. Голубоватые губы слабо двигались; веки колебались как занавеси на ветру. Рот приоткрылся, горло дернулось. Слова словно рождались с трудом.
— Стэд, — сказал незнакомец и повторил вновь с отчаянной энергией. И весь невообразимый всплеск энергии вылился в одно бессмысленное слово. — Стэд…
Они стояли и смотрели на него, лежащего, бледного, теперь уже в сознании. Но этого сознания у него было не более, чем у новорожденного младенца.
Но он и вправду ребенок! — Амнезия, моя дорогая, — сказал Саймон, потирая тонкими пальцами свой подбородок. — Все исчезло. Все. И это странно. Человек обычно помнит язык, привычки, общую информацию. Обычно он забывает только свою личную историю.
— Его мозг просто не работает. — Делла поднесла один тонкий палец к губам, мысленно исправляя это плоское заявление. — Я имею в виду высшее сознание его мозга не работает. Таламус, контролирующий рефлексы, в порядке. Он крепкий парень, не так ли?
Она обернулась под лампами в пустой аскетической комнате, где стоял единственный стол и стул, и уставилась на чужака, который лежал на столе, обнаженный и угрюмый. Повязка у него на голове белым пятном выделялась на его темной коже. Его широко раскрытые бледно-голубые глаза смотрели в потолок без всякой искры знания, без признаков ума, без всякого проблеска сознания.
Чужак лежал здесь на столе; с первого взгляда было ясно, что это лежит крепкий, способный, безжалостный, упрямый человек, в то же время обладающий отзывчивостью и юмором. Его лицо, сейчас расслабленное и открытое, было хорошо сложено, нос был с благородной горбинкой, губы большие и узкие, подбородок упрямый, однако мягкий — сильное лицо, лицо, привыкшее справляться с людьми и ситуациями и подчинять их воле мозга, управлявшего этой головой и телом. Однако сейчас эта эффективная человеческая машина не была наделена ни умом, ни самосознанием.
