— Вот с шубой-то и закавыка, — вздохнул Порфишка. — По Неклюдовке знаю. Как, значит, стали создавать колхоз, многие домашний скот, в том числе и овечек, уничтожили. Записывайте, говорят, согласны, но у нас ничего нет. Крестьяне, они как думали: ежели колхоз, так он, значит, и обуть и одеть должен. В Неклюдовке, слышь, ни единой овечки не осталось.
— В других селах, может, и не так?..
— Знамо, по-разному! В Дмитровке вон мужики всяк со своим хозяйством в артель пришли: и скот и сено отдали. Но тут же опять засуха: за все лето ни капли с неба. Где кормов брать? Единоличник, он то в лесу, то в овраге серпом нажнет, а в артели — кому нужно? Сознание, оно не сразу… Для себя, мол, отчего ж не постараться, а для обчества — можно и погодить.
«Так ли было или нет, кто знает? — раздумывал Платон. — Одно ясно, нелегко сейчас в деревне. Но может быть еще труднее: за три-четыре года сельское хозяйство не поднять. Нужны тракторы, комбайны, одним словом — техника, а где ее взять? Покупать в Америке, платить золотом?.. Мало у нас заводов, которые бы выпускали такую технику. Да и металла не хватает. Сколько его нужно, металла! Вот и выходит, подъем сельского хозяйства целиком зависит от нас, строителей Магнитки. От тяжелой индустрии…»
Рабочий день кончался: вот-вот загудит швеллер — до завтра! У Федора Глытько и его товарищей прекрасное настроение: еще бы, такую работу провернули! И главное, сами, без бригадира!.. Хлопцы уже стали собирать инструмент, закругляться, как увидели на лесах Кузьмича. Дымя самокруткой, он провел ладонью по стене: «А что, молодцы!» Остановился, стал рассматривать угол.
«Шо вин там побачив?» — подумал Глытько.
Осмотрев угол с одной стороны, с другой, Кузьмич выплюнул окурок:
— Кто здесь работал?
Глытько насторожился: чего он хочет, прораб? Собирается похвалить, а может, с претензией? Больно лицо суровое. Подошел ближе:
— Я… А что такое?
— А ты сам как думаешь, почему я тебя позвал?
Наклонясь всем корпусом и вытягивая шею, Глытько оглядел угол с наружной стороны, затем — с внутренней. Ах, вот что, верхний ряд искривлен. Не страшно, это я живо. Федор легко снял кирпичи с неокрепшего раствора, уложил заново: вот теперь комар носа не подточит.
Кузьмич молчал, поджимая губы. Что-то, видать, не нравилось ему, наверняка какую-то недоделку приметил.
— Отвес! — сухо произнес он.
Схватив гирьку с прикрепленным к ней белым шнуром (такой отвес поискать — дружок выточил), Глытько подал его прорабу. Тот кинул отвес по наружной стене, и у него перекосилось лицо. Дернул в гневе назад:
