— К девушке хотел зайти, неудобно.
— Постой, — насторожился Колька. — В третий барак? К Соловьихе? Так она вовсе не девушка.
— Ну и что ж.
— А ничего, — Колька допил оставшееся в стакане вино, встал. — К Гальке ходишь?!
— Тебе-то что.
— То есть как?.. Увижу еще раз, ноги переломаю! И вообще…
— Ты что, очумел? — хладнокровно отозвался моряк. — Ни с сего ни с того в бутылку лезешь.
Колька выпятил грудь:
— Кто тебя просил туда ходить?
— Ты лучше подумай, кто мне мог запретить.
— Я!.. Я запрещаю! — вспыхнул Колька. — Моя она!..
— И ребенок твой?
— А хотя бы и так. — Он откинул назад давно не стриженную лохматую голову. — Какое твое свинячье дело — чей ребенок. Люблю ее. Понимаешь, люблю!
Платон взялся за стакан:
— Вот теперь выпьем.
Колька уставился на гостя: непонятный какой-то. То отказывался, красную девку из себя корчил, а теперь сам… Чиркнул спичкой, прикурил:
— Ни к чему нам с тобой пить.
— А если я хочу… хочу все выяснить. Узнать наконец… — воспротивился гость.
Теперь, когда зашел разговор о Галине, когда этот хвастун Колька назвал ее своей, Платону стало небезразлично, даже больно. Неужели такая девушка связалась с этим белобилетником? Да нет же, все он выдумал. Платон встал:
— Спасибо, мне пора!
— Обожди, — схватил за полу бушлата Колька. — Надо уточнить. Ты что, жениться надумал?
— Понимай, как хочешь.
— Понял… Сразу все понял! — почти выкрикнул Колька. — Но так, дорогой друг, не делают. Нехорошо это. Выпил и — дай бог ноги — подошвы подмазываешь? А распла-а-а-чиваться кто будет… Пушкин?
Платон бросил на стол красную тридцатку: «Возьми».
— Не нужны мне твои деньги! Я ударник!.. Кто больше меня зарабатывает, кто?! — спрашиваю. Неумехи все, лентяи… Я — Богобоязный, понимаешь, Бо-го-бо-яз-ный!.. Впрочем, проклятая фамилия… — забормотал он, пьянея. — Коли б не такая церковная, на всю страну, как Стаханов, гремел бы. Нет, ты, матрос, ни черта не понимаешь, не верю я в бога, никакого черта не боюсь. Сам сатана — не смей меня трогать! Если хочешь знать, я еще там, в Курске, рекорды ставил!..
Покипев, он успокоился, и опять, как ни в чем не бывало, принялся угощать матроса. Вывалил из кулька конфеты на стол, открыл банку консервов «Бычки в томате»: «Прошу!» Платон хорошо знал и эту сторону его характера: наплюет в душу, а через минуту-две целоваться лезет.
Не став закусывать, не взяв ни одной конфеты, Платон поднялся и молча ушел.
В окне Галины горел свет: значит, дома. Однако на стук в дверь вышла не она, а жена Котыги, Настя. Худая, мрачная.
