— Хопить! Не надо.
— Ты же стихи ей писал.
— Ну писал, а что? — Допив вино, оставшееся в кружке, Платон повернулся к Янке. — Живешь тут и ничего не знаешь. У тебя действительно в голове одни пропеллеры да элероны… Родила она!
— Галя замужем?
— Сколько раз в письмах писал, просил, сходи, пожалуйста, поинтересуйся, как живет, чем дышит, так ты и пальцем не пошевелил. Друг, называется!
— Ты што, с глузду зъехав? — вытаращил глаза Янка. — Кали ж мне ходить-расхаживать? Я ж на горе до седьмого пота вкалываю! А еще на занятия в аэроклуб… и все пешком. Иной раз поесть некогда. Так, бывает, набегаюсь, что ноги, как у старика, ноют.
— Захотел бы, нашел время.
Янка в сердцах двинул сковородку:
— Она родила, а я виноватый! Ты что, белены объелся? Объясни, наконец, толком, как это — невеста и родила! Муж, что ли у нее?
— Нет у нее мужа.
— А где же он?
— Собакам сено косит, вон где.
— Ну и ляд с ним, пусть косит… А ты почему нос повесил? Если ты действительно любишь?
Матрос заскрипел зубами:
— Довольно! Я сам дурак. Мне бы ей телеграмму, жди, мол, приеду… А лучше бы туда, на Камчатку, вызвать. Сам командир на сверхсрочную оставлял: пиши, говорит, девушке, пускай приезжает… Одним словом, дурак я…
— Оно и видно.
— Что тебе видно? Ну, что?! — поднялся из-за стола Платон. — Непокорный, мрачный, ноги, как на палубе, — в стороны. — Знаешь что, Янка, плевал я… А еще, как говорил боцман, не все потеряно, пока существует женщина… Во!
— Ты пьян. Садись.
— Я… пьян?
— Хватит вам, еще поссоритесь, — вмешалась Роза. — Лучше давайте споем! — И взяла гитару.
— Он же меня совсем не понимает, — не обращая внимания на слова Розы, сокрушался гость.
— Что ж тут понимать, все ясно. Была одна-единственная и та… родила. Не дождалась… Тебе тоже жениться припекло! А на ком? Куда ни кинь — пустыня. Есть, правда, сто тысяч девчат на стройке, но какой тут выбор. Миллион, вот тогда бы!..
— Я серьезно, а ты — на смех.
Роза ударила по струнам: и гость и хозяин притихли. Выждав еще немного, она вдруг откинула длинные, в крупных завитках, волосы и запела:
Со-о-о-о-ло-вей мой, со-ло-вей…
Высокий чистый голос, в котором была сама нежность, само очарование, глубоко растрогал Платона. Душа давно ждала чего-то прекрасного, возвышенного. И вот оно, возвышенное, прекрасное, здесь, в подземелье, где вовсе не ожидал его встретить. Застыл, не смея пошевелиться. Янка не без гордости поглядывал на него, как бы говоря: ну, что скажешь, не жена — филармония! Когда Роза умолкла, гость шумно забил в ладоши.
