Сейчас перед пленниками стоял уже не рассудительный, мудрый и ироничный старик, а тот самый Эсам, герой войны, человек, видевший сотни смертей. Сейчас, когда он, словно литой из камня, стоял перед своими гостями, а его одичалые глаза медленно оглядывали их, воздух в комнате стал густым и жарким. Тишина была настолько звонкой, что казалось, слышно, как в палисаднике падают на землю сухие лепестки отцветающих роз.
Эсам ходил по комнате, перед ним сидели Айша, Джасим, Абдулла и его жена.
— Почему вы здесь? — нарушил тишину Эсам, обращаясь к ним, — куда вы бежите? Считаете, что в этой бессмысленной и выматывающей войне должны гибнуть другие, а вы должны жить? Значит, вы все благословенные Богом, заслуживаете счастья и благополучия, а те, кто сейчас сражается и умирает за свою страну, должны гнить в земле?
Эсам медленно повернул голову, вперив взгляд в Джасима.
— Друг мой, почему ты молчишь? Помнится, когда-то ты с таким вдохновением рассказывал мне про свои незыблемые принципы миропонимания. Ведь это ты говорил, что человек должен быть свободным и должен уметь защищать эту свободу для себя и своей семьи. Говорил, что духовная слабость для мужчины достойна всякого осуждения. Помнишь? До войны ты приезжал к нам. Сидел за этим столом. Разговаривал с моими детьми. Говорил, что не все решается политиками, что каждый человек решает свою судьбу сам. Теперь ты бежишь. Куда и зачем, скажи мне? Разве ты не должен сейчас быть с народом?
— Нехорошо, друзья мои, — со смешком продолжил Эсам, — вы думаете, я сошел с ума? Нет, я не дурак и не идиот.
Минуту он молчал, плотно сжав губы, потом отодвинул свой стул от стола на пару метров и уселся на него лицом к своим пленникам.
— Наверное, сидящие здесь мужчины всерьез думают, что могут защитить своих близких — от меня, от этой войны, от тяжестей этого мира…
Эсам, казалось, немного успокоился, обвел всех взглядом, и негромко продолжил:
— Мы все скоты. Каждый из нас думает только о себе. В человеческой природе нет более сильного инстинкта, чем инстинкт выживания. Мы привыкли прикрываться высокими словами о чести, о любви к ближнему своему, а на самом деле считаем только свою жизнь самой дорогой на свете, и ничья другая жизнь не стоит столько же, сколько наша.
В комнате по-прежнему стояла тишина, поэтому, когда голос Эсама умолк, ее нарушало только потрескивание догорающих углей в очаге. Он, не вставая, протянул руку к аккуратно сложенным в стопку дровам, взял полено и бросил в огонь, потом еще несколько.
