Со старта вроде бы так и вышло. Головкин прямо с приема поехал вовсю. Однако Бара был слишком опытен, чтобы поддаться на такую ловушку. Он стал отсиживаться. Не принял вызова и держался последним. Бросился он только от водокачки: при выходе на последнюю прямую видна была водокачка, которая торчит до сих пор.
Одним движением Бара оставил позади восемь лошадей, будто их и не было на дорожке. Ни Шемснур, ни Шантеклер, ни Грымза, ни одна из наших скаковых знаменитостей того времени, и Мамур в том числе, не могли ему оказать сопротивления. Впереди остался один Зейтун, уже притупевший, ведь он вынес на себе всю тяжесть скачки. Он делал пейс, и вот француз с расчетом настигал его.
Но у Платона Головкина был «железный посыл», единственное, чего не учел Бара. Заработал хлыст. Головкин выдержал бешеный натиск и на полголовы вырвал триумфальную победу.
Не только старая водокачка является свидетельницей великой битвы. И не один Трофимыч рассказывал мне об этом. Словно это было только вчера, с малейшими подробностями, передают память выдающегося приза ветераны — тренеры, конюхи, любители из публики. И все их рассказы обрываются у водокачки. Дальше следует только «Ах!», только взмахи рук, изображающих «железный посыл».
Словами нельзя передать картины, оживающей у них перед глазами, словно это было вчера: как будто вихрь налетел Бара и как от столба до столба, до победного конца, из последних сил держался Платон Головкин.
В том же году Крепыш, великий орловец, бежал на Интернациональный приз и по коварству своего наездника Кейтона проиграл американцу Дженераль Эйчу. «Уж постоим мы своею головою», как произнес бы, путаясь, Трофимыч.
— Браво! Браво! Браво! — кричал Трофимыч за публику, которая приветствовала Платона Головкина с Зейтуном. А когда Кейтон заставил проиграть Крепыша, ипподром встретил его победителя молчанием.
Солнце достигло зенита. Мы ползли по дороге. Нам предстоял неблизкий путь.
— Мой полк! Мой! — остановил меня возглас Трофимыча.
Я не сразу схватил смысл крика и подумал, что со стариком что-то случилось.
У дороги стоял небольшой памятник. Трофимыч уже успел прочесть про «вечную память», и в названии подразделения, в честь которого был воздвигнут скромный обелиск, он узнал свой полк. Дважды прочитав от буквы до буквы про доблести своего полка, про «серебряные трубы» и «султан на знамени», Трофимыч взялся читать список погибших столетие с лишним тому солдат, будто воскрешая их своим восторгом:
