— Эби, Эби, Эби… — жарко шепчет Наго, прижимая Абигаэль к твердой, пахнущей зверем груди. — Мы ведь останемся вместе? Ты же не бросишь меня? Пообещай… пообещай… пока смерть не разлучит нас…
Наго старается быть ласковым, но осторожным. Женщины его народа в тринадцать становятся матерями, но маленькая аристократка не создана для таких испытаний. Он даст Абигаэль повзрослеть, созреть для него, для его тяжелого, сильного тела, широкого в кости, с выступающими тяжами вен, с пластами каменных мышц. И уж тогда Наго свое получит, девчонка будет биться под ним, как пойманная рыбка на речном плесе, сопротивляться и принимать. При мысли об этом ладони сразу становятся влажными. Мулат осторожно вытягивается рядом с лежащей навзничь Эби, не касаясь ее хрупкого тела. Свет лампы и тени от переплета рисуют на белой коже Абигаэль цепочку ромбов из золота и черни, будто рядом с мужчиной на постели лежит огромный бушмейстер.[40] Нет, сын народа йоруба не трус, он не отступит. Но сейчас — никаких вольностей, Наго. Если хочешь жить.
Графская дочка смотрит в потолок невидящими глазами, отдавшись собственным мыслям. Наверняка уже раскаивается в том, что примчалась ночью в их убежище, в объятия черномазого любовника, опорочила и погубила себя, злорадно думает мулат. Если правда то, что говорят о про́клятом Сесиле, ее отце, который выглядит старшим братом собственной дочери — про его распутство и презрение к приличиям, про странный мезальянс с матерью Эби, про разрыв с заокеанской родней… Может быть, граф не настолько спесив, чтобы лишить единственную дочь счастья всей ее жизни. А уж Наго постарается стать этим самым счастьем. Он не набивается в зятья, ему довольно быть постельной игрушкой графини, жить на всем готовом, носить шелковые рубашки, курить дорогие сигары и ездить на племенных лошадях. У него могут быть дети от белой, как непропеченная булочка, любовницы — маленькие квартероны, которые наверняка родятся посветлей папаши. И вырастут в холе, настоящими барчуками. Эби, его девочка, не позволит сделать из своих бастардов простую прислугу. Они придумают своим детям занятие получше.
Наго мерещится: мир расстилается под ним, будто покорная, истомленная страстью женщина, белая женщина с тяжелыми бедрами, с округлыми грудями, с мягким животом, лежащая на россыпи собственных рыжих волос. И он, истинный потомок Одуа,[41] снисходит к ней с величием и силой, достойной наследника царского рода. И его чресла дают жизнь новым родам и племенам, наполняющим землю белых, чтобы славить величие и мощь лоас и самого Бондьё,
