Ну уж нет, своих страхов Дамело богам не отдаст. В отличие от белых людей язычник-кечуа не верит, что страхи мешают ему жить свободным. Свобода — фетиш белых, это их боги, поработители плоти, не устают обещать своим рабам загробную вольную, освобождение души без тела. Зачем душе без тела еще какое-то освобождение? Она и так лишена всего, что ее связывало — связывало, как узы, и связывало воедино. Душа без тела вольна исчезнуть, раствориться в сырых недрах нижнего мира, дать начало новому, превратившись в ничто — вот и вся ее грядущая свобода. Не лги мне, белый бог, я не отдам свои страхи, благодаря которым душа моя едина и цела. Я знаю: как только в душе не останется ничего, кроме отчаяния — вскоре не станет и души.
Дамело тасует беспомощные, бесполезные перед силой богов карты. Девять дней тасует, не может остановиться. Пальцы его мелькают, мешая карты, риффл за риффлом,[71] стрип[72] и снова риффл. А расклад всегда один — выгодный богам.
— Зачем играть, если мухлюешь? — недовольно бурчит Амару.
Индеец согласен с драконом: хочешь выиграть — выигрывай и уходи. Хочешь играть — играй честно. Но боги всегда не прочь подправить реальность. Они не доверяют мирам, в которых хозяйничают люди. Род человеческий глуп, но хитер, проигрывать ему стыдно, поэтому боги не чураются крапленых карт. То голод, то мор, то война, а в общем, всегда одно — смерть, текущая, как река в половодье. Неукротимая.
Пальцы срезают и срезают колоду, перелистывая ее, словно Книгу мертвых в поисках выхода, пропущенной развилки дороги, не имеющей развилок. Дамело не замечает этого, девять дней возвращаясь к одной и той же мысли, снова и снова: как там Тата? Что с нею творит золотой безжалостный бог, празднуя свой бессрочный Инти Райми — впервые за много веков в человеческом теле, которое, по мнению белых, сковывает дух и сужает горизонты?
— Да ты никак ревнуешь? — ухмыляется Сталкер, проследив на лице Дамело новое, неведомое выражение.
Кечуа и бровью не ведет: глупая подколка, детская. Он бы ХОТЕЛ ревновать. Он бы хотел кипеть злобой при мысли о постельных утехах и грязных словечках. Он бы хотел думать о женском теле, выгнутом судорогой, но судорогой наслаждения, а не… что угодно, только бы не думать об аппетитах изголодавшихся богов.
В мысли индейца врывается бешеная барабанная дробь. Только дымового сигнала не хватает.
— Телефон! — кричит Диммило на ухо приятелю: — Оглох, что ли? Телефон.
Ах, да, это его рингтон — конголезские тамтамы. Дамело хватает мобильник, неожиданно севшим голосом бормочет:
