— Вы неисправимы, леди Линвуд, — прошептал он ей.
— И вы тоже, лорд Линвуд, — с улыбкой парировала она.
Его сердце на мгновение перестало биться. Он последовал за Венецией в их ложу, готовый противостоять целому свету, если понадобится.
На следующий день Венеция стояла у окна гостиной, наблюдая, как ее муж направляется на собрание своего клуба. Она смотрела до тех пор, пока он не скрылся из вида. Светило солнце, но во влажном воздухе разливалось предчувствие скорой зимы. Плотнее запахнувшись в шаль, Венеция направилась к столу, намереваясь написать письмо мадам Бойссерон.
Не прошло и двадцати минут, как раздался стук в парадную дверь. Вошел дворецкий:
— Миледи, вас желает видеть леди Мэриэнн, миссис Найт. Велите принять?
Венеция кивнула:
— Прошу вас, проводите ее ко мне.
Перед ней появилась сестра Линвуда. На ее лице застыло выражение неуверенности.
— Леди Линвуд… Венеция… Я проезжала мимо и решила пригласить вас с Френсисом к нам на ужин на следующей неделе.
— Вы очень добры, леди Мэриэнн.
— Просто Мэриэнн, пожалуйста. И на «ты». Мы ведь теперь сестры, разве нет? — застенчиво улыбнулась Мэриэнн.
— Верно. — Венеция улыбнулась в ответ. — Спасибо, Мэриэнн. Я понимаю, как нелегко тебе было прийти сюда.
— Ничего подобного. Я сожалею лишь, что не сделала этого раньше.
— Что ж, теперь ты здесь, и только это имеет значение. Пожалуйста, присаживайся. Не выпить ли нам чая?
Мэриэнн снова улыбнулась и несколько расслабилась.
— С удовольствием. — Она присела в кресло напротив. Окинув беглым взглядом стопку бумаги на столе и недописанный лист, произнесла: — Я помешала тебе писать письмо.
— Вот и хорошо, рука отдохнет.
Некоторое время они говорили о пустяках, не вспоминая Ротерхема, суд и прошлое Венеции. Наконец Мэриэнн поставила пустую чашку на поднос и встала, намереваясь уйти.
— Благодарю тебя за то, что спасла жизнь моему брату, Венеция. Тогда, в дамской комнате, я не ошиблась, говоря, что ты любишь его.
— Я люблю его больше, чем способна выразить словами, — призналась Венеция.
Повисло молчание.
Мэриэнн теребила перчатку, не торопясь уходить. Она явно хотела поговорить еще о чем-то, но не знала, с чего начать. Покусав нижнюю губу, наконец подняла глаза на Венецию и спросила:
— Он объяснил тебе почему?
На полке тикали часы, потрескивали горящие в камине угли.
— Нет. Сказал, что это не его тайна, — ответила Венеция.
— Не его. Моя.
Тут Венеция вспомнила, что Линвуд говорил ей о своей ненависти к Ротерхему: «Он причинил много зла близкому мне человеку».
