Девственные материки и океаны, перекрытые перламутровыми спиралями громадных атмосферных фронтов. Семь из одиннадцати оставшихся золотистых спутников, привязанных друг к другу стабилизирующим гравитационным полем, как семь патронов в ленте крупнокалиберного армейского пулемета. Такое ощущение, что планета уже отстрелялась и просто оставила при себе эти «заряды» как напоминание, как символ готовности все повторить. По сотому разу. Он, Северин Круарх, знал, что будет дальше, знал, как начнет войну. Почему так? И почему этот сон, точно сериал, снизошел на него?
Северин Олегович не любил фантастику и, тем не менее, смотрел ее каждую ночь во сне в огромных количествах. И там, в этих огромных количествах, он был постоянным главным героем. Все, что видел и в чем участвовал Северин Круарх, не вызывало у Северина Гольцова претензий, никаких натяжек в сюжете и детализации боевых событий он не отмечал, но в то же время было…
Было какое-то внутреннее несогласие, как было несогласие с той реальной войной, на которую его направили добровольцем. На той реальной войне он, Северин Гольцов, сначала никого не убивал, только лечил и спасал, бывало, даже чужих, потом — случилось…
Отбивались с отступающей ротой солдат. Убили командира, и ему, полевому врачу-хирургу, пришлось взять командование на себя. Семнадцать чеченов из бандформирования положил он в итоге. Уже перед комиссованием, на базе, сержант-затейник Семка Кулиш как-то предложил ему сделать крутое тату трофейной машинкой на любом месте. Северин подумал и показал место: между средним и безымянным пальцами — крохотный участок для крохотной цифры 17. И больше никаких наворотов. Потом он пил…
Жена прислала длинное, все объясняющее письмо, смысл которого складывался в шесть фраз: «Север, прости. Жизнь дурна. Заявление на развод я подала. Дочка со мной. С тебя добровольные алименты. Прощай!..». Потом он писал стихи…
Хулиганские матерные стихи вперемешку с тонкой «струнно»-грустной лирикой и пил водку. Водка заявление на развод подавать не собиралась еще долго. Потом…
Ночью их закидали огненной смертью из минометов. Семка Кулиш умирал на его глазах. А Северину осколок разворотил полживота. Его успели вывезти на спасательном вертолете. Потом…
Почти год одних госпиталей…
А теперь вот сон. Несколько лет — сон, где он в облике Северина Круарха воюет с целой планетой. Один.
* * *
Жизнь дурна! Жизнь дурна? Жизнь дурна… Иногда он повторял эту фразу вместо зарядки, почти каждое утро. Потом обнаруживал, что к вечеру все его душевные силы, словно запрограммированные этой установкой, сдавались, а еще чаще сгруппировывались вокруг одного желания — отключиться. Он понял, что отключаться можно по-разному. Можно не спеша провоцировать и время, и пространство, плавно входя в пике, подрывать себя «замедленными минами» сожалений, раскаянья, смятения всех видов и планов, а можно, набрав высоту, «отключать двигатель», «вырубать связь» и падать со скоростью кометы, входящей в плотные слои атмосферы. Так гореть… И сгорать. А утром снова обнаруживать себя на кровати и проговаривать: «Жизнь дурна. Здравствуй, жизнь!». Он даже почти уверовал в себя как в оптимиста. Но чувство это скоро проходило, а время, время требовало заполнения чем-то осмысленным, чем-то человеческим, чем-то настоящим… Но не было настоящего. Были бессонницы со стихами или сны с затянувшейся фантастической войной.
