Он, его песенка, его тоненький голосок в рокоте падающих камешков, в далеком крике птицы, в его, Хесусо, вопле, слабо повторенном эхом.
— Велико ли твое полюшко…
В голове стоял туман, страх холодным острием вонзался в душу, Хесусо все ускорял шаг, наконец побежал изо всех сил. Потом опустился на корточки, пополз на четвереньках, яростно раздвигая стебли маиса, вновь остановился, прислушался, но теперь слышал только свое тяжелое дыхание.
Он искал мальчика, искал жадно, неудержимо, голова кружилась, вдруг начинало казаться, что его самого ищут, кличут.
— Касике! Касике!!!
Крича, задыхаясь, старик кружил на одном месте, потом понял, что взбирается на холм. Полутьма, стук крови в висках, ужас бесплодных поисков… Он не узнавал себя: нет больше смиренного старика, есть зверь, послушный зову природы, зверь, потерявший детеныша. Привычные очертания холма менялись, холм вдруг вырос, сделался другим, наполнился звуками чужой, непонятной жизни.
С трудом втягивая тугой воздух, обливаясь потом, он все бежал, кружил, подгоняемый страхом:
— Касике!!!
Чтобы жить, он должен найти мальчика. Найти то неуловимое, что спасет от бесплодного, мучительного существования. И он все звал, звал, и хриплый его голос разлетался по всем тропинкам, где ждала, притаившись, неумолимая ночь.
Это походило на агонию. На предсмертную жажду. Запах вспаханной земли поплыл над бороздами, нежный запах затоптанных листьев. Неузнаваемый, как все вокруг, растворился в плотной темноте образ мальчика; Хесусо не знал теперь, видел ли его на самом деле, слышал ли его голос, не помнил, какой он, какое у него лицо.
— Касике!!!
Тяжелая холодная капля упала на его потный лоб. Он поднял голову, еще одна попала на потрескавшиеся губы и еще одна в пыльные ладони.
— Касике!!!
Холодные капли одна за другой скользили по потной груди, заливали глаза, застилали взгляд.
— Касике!! Касике!!! Касике…
Теперь прохладные струи лились по всему телу, по бессильно повисшим рукам, одежда намокла.
Сильный плотный гул стоял над листвой, заглушая голос Хесусо. Воздух наполнял резкий запах дождя, одуряющий запах корней, дождевых червей, набухших семян.
Катилось круглое, насквозь промокшее эхо, и Хесусо не узнавал больше свой голос. Он перестал звать и словно во сне брел, покоренный ливнем, погруженный в него, убаюканный его темной всесокрушающей песней.
Он не понял, что возвратился домой. И смотрел, как сквозь слезы, сквозь серебристые пряди дождя на темный силуэт женщины, что стояла неподвижно в светлом квадрате двери.
