— Темнеет уже, — сказала Усебия, глядя на серый свет, сочившийся в дверь.
— Темнеет, — рассеянно повторил старик.
И вдруг спросил:
— А что Касике весь день делал? Наверное, на участке остался, играет со всякими зверушками. Увидит какую, сейчас остановится и разговаривать начнет, будто с человеком.
Старик замолчал надолго, медленно проплывали в сознании образы, и почему-то возникло решение:
— …так я схожу за ним.
Лениво вылез из гамака, поплелся к двери. Высохший склон был теперь не желтый, а лиловый, свет лился на него из плотных черных туч, покрывавших небо. Под резким ветром звенели сухие листья.
— Смотри-ка, Усебия! — крикнул он.
Старуха подошла к порогу, спросила:
— Касике пришел?
— Нет! Ты на небо посмотри, черное-пречерное.
— Уже сколько раз так бывало, а дождя все нет.
Она осталась стоять в дверях, Хесусо же вышел, сложил ладони рупором, закричал громко, протяжно:
— Касике! Касиииике!
Ветер подхватил крик, понес вместе с шорохом листьев, в кипении бесчисленных звуков, что пузырьками лопались над холмом. Хесусо зашагал по самой широкой дорожке участка.
Когда поворачивал, увидал краем глаза Усебию, неподвижно стояла она в дверном проеме, будто в раме; дорожка опять повернула, и больше он не видел Усебию. Сновали, шурша в опавшей листве, какие-то зверьки, лихорадочно хлопали крыльями серые голуби. Свет и воздух сочились сырой прохладой.
Сам того не замечая, старик сошел с дорожки, узкие, кривые, запутанные тропки, загадочные, темные словно манили его. Он шел то быстро, то медленно, останавливался. Мало-помалу линии расплывались, теряли четкость, все вокруг становилось серым, текучим, как вода.
Иногда Хесусо как будто видел маленького мальчика, сидящего на корточках среди стеблей маиса, он тотчас окликал: «Касике!» — но ветер и тени растворяли образ, вместо него всплывал другой, незнакомый.
Тучи тяжелели, спускались, с каждой минутой становилось темнее. Он дошел до середины склона, высокие деревья туманились в полутьме, похожие на столбы дыма. Он не доверял больше своему зрению, повсюду были одни лишь тени, беспрерывно менявшие очертания; он останавливался время от времени, прислушивался.
— Касике! — кричал он в страхе, снова останавливался и снова слушал. Вот, кажется, чьи-то легкие шаги, но нет — это треснула сухая ветка. — Касике!!
Шорохи, скрип, треск, хруст заполнили пространство.
Ветер кружил звуки, тащил, разбрасывал, и вдруг в хаосе возник голос:
— Велико ли твое полюшко…
