— Вот увидишь, Касике, все теперь будет по-другому. Я просто не могла больше выносить Хесусо…
Как призрак вставал из ее речи старый Хесусо, угрюмый, молчаливый, суровый. Ей показалось, будто мальчик произнес «филин», она улыбнулась неуверенно — может быть, это она сама сказала?
— …не знаю, как я терпела его всю жизнь. Вечно злится, обманывает меня. Никогда он обо мне не заботился…
Всю горькую свою обиду за долгие тяжкие годы обрушила она на мужа, во всем винила его одного.
— …столько лет работает в поле, а и того не умеет. Другой исхитрился бы, как-нибудь выбился, а у нас все хуже да хуже. А уж нынче, в этом году, ты знаешь, Касике…
Она помолчала, вздохнула и заговорила снова, упорно, громко, будто хотела, чтобы кто-то там, далеко, услышал ее.
— …нет и нет дождя. Лето проходит, все сгорело, хоть бы капля упала.
Страстной тоской, немыслимой жаждой прохлады звучала в знойном воздухе жаркая ее речь. Изнывали от зноя выжженные склоны, засохшие листья, растрескавшаяся земля, зной, казалось, обрел плоть, он был всюду, заслонил все другие заботы.
Женщина опять помолчала, потом сказала уныло:
— Возьми банку, Касике, спустись к ручью, воды принеси.
Хесусо смотрел, как Усебия готовит завтрак, и ощущал довольство, словно в ожидании какого-то невиданного обряда; только сейчас открылся ему религиозный смысл трапезы.
Давно знакомые вещи выглядели празднично, ожили, стали красивыми.
— Вкусный нынче будет завтрак, Усебия?
И услышал ответ столь же непривычный, как и вопрос:
— Вкусный, отец.
Мальчика в доме не было, но оба чувствовали его присутствие, незримое и действенное.
Стояло перед глазами остренькое, полное любопытства личико, и рождались непривычные мысли. С нежностью думали старики о вещах, не имевших для них прежде никакого значения. О маленьких альпаргатах, о деревянных лошадках, о тележках с колесиками из кружочков лимона, о стеклянных шариках.
Общая радость без слов сблизила их, сделала опять молодыми. Будто только что они встретились и мечтают о будущей жизни. Даже имена казались красивыми, было приятно повторять, просто так:
— Xесусо…
— Усебия…
Теперь время не стояло в безнадежном ожидании, оно спешило, бежало, проворное как ручеек.
Стол был уже накрыт, старик поднялся, пошел звать мальчика; тот сидел на земле неподалеку от дома, держал на ладони палочника.
— Касике, завтракать!
Мальчик не слышал; увлеченный, он внимательно разглядывал насекомое, зеленое, тонкое, как прожилка листа. Он не сводил глаз с палочника, ему казалось, что палочник растет, стал совсем большим, такого же роста, как он сам, — огромный зверь, страшный, невиданный. Палочник медленно поворачивался под монотонную песенку мальчика:
