Солнце поднималось, съедая все краски на земле. В пылающей синеве неба — ни облачка. Урожай все равно погиб, и Хесусо, как все эти дни, бродил по тропинкам без цели, отчасти по привычке, отчасти чтобы отдохнуть от злобного ворчания жены.
Гора, узкие долины, облысевшие холмы — все пожелтело от жажды, только по склону известковой полосою белела дорога. Нигде ни малейшего признака жизни; слабый ветерок, искрящийся свет. Одни лишь тени едва заметно двигались — укорачивались понемногу. Казалось, еще миг, и неминуемо вспыхнет пожар.
Хесусо шагал не спеша, то останавливался, опустив голову, словно цирковая лошадь, то разговаривал сам с собою:
— Господь благословенный! Что станется с бедняками при такой-то засухе. Ни капли дождя, а о прошлом годе какой ливень-то был, река разлилась, поля затопило, мост снесло… Ничего, видать, не поделаешь… То льет без передышки, а то нет да и нет дождя, и все тут…
Он умолк, лениво шагал в пустынной тишине, глядел в землю, и вдруг, ничего еще не увидев, почувствовал — впереди на тропинке что-то странное; поднял глаза, всмотрелся. На тропинке спиной к Хесусо сидел на корточках мальчик, маленький, худенький, пристально разглядывал что-то на земле, весь поглощенный своим занятием. Хесусо подошел неслышно — ребенок его не заметил, — встал позади, глядел сверху, что делает мальчик. По земле, виясь змейкой, текла ниточка мочи, мутная, почти уже задушенная пылью, несла несколько крошечных соломинок. Мальчик держал в замусленных пальцах муравья; бросил его в ручеек.
— Плотину прорвало… река прибывает… брууум… брууум… бруууууум… А все — бежать… и дом дядюшки Жабы снесло… и ферму тетушки Саранчи… и все большие деревья… раааз… брууууум… и тетю Муравьиху унесло…
Почувствовав взгляд Хесусо, мальчик быстро обернулся, испуганно глянул в морщинистое лицо старика, вскочил, разгневанный и смущенный.
Он был тонкий, гибкий; длинные изящные руки и ноги; узкая грудь; одет в тряпье, сквозь дыры виднеется смуглое грязное тело; лицо умное, глаза живые, чуткий острый нос, женственный рот. Старая фетровая шляпа, мягкая от долгого употребления, натянута на уши на манер треуголки; мальчонка похож на какого-то маленького зверька, ловкого и беспокойного.
— Ты откуда, мальчик?
— Оттуда…
— Откуда?
— Оттуда…
Неопределенным жестом вытянул руку, указывая на ближние поля.
— А что делаешь?
— Иду.
Ответ прозвучал высокомерно, властно, и старик удивился.
— Тебя как звать?
— Как в церкви нарекли.
