Артуро Услар Пьетри, писатель большого мужества, не терпящий ни малейшей сентиментальности, сталкивает читателя с реальностью вплотную — без посредников и прикрас. Он изображает ее крайне сдержанно, но за этой сдержанностью угадывается не холодность, а боль и негодование. Подобно повествователю в рассказе «Симеон Каламарис», который проникается интересом, уважением и, наконец, дружеской любовью к незнакомому мертвому бродяге, воскрешает его судьбу и сживается с ней, писатель воскрешает судьбы тех, кому выпала самая тяжкая доля — неудачников, изгоев, жертв несправедливого общества, угрюмого и враждебного мира.
Герои Услара Пьетри упрямо бьются над тем, как заставить этот замкнутый мир открыть свои тайны. Нередко они полагаются на насилие — но признание, вырванное под пыткой, истине служить не может; один из самых мучительных рассказов — «Враг» — говорит о бессмысленности языка осатанелой вражды и о том, что людям необходим язык сострадания и товарищества. Если бы сострадание сержанта к пленнику взяло верх над мстительной ожесточенностью, могла бы начаться другая жизнь…
В прозе Артуро Услара Пьетри мы не найдем деклараций и призывов к борьбе за эту другую жизнь. Однако мы вряд ли ошибемся, если скажем, что путь к иному бытию этот старейший венесуэльский писатель видит в преодолении векового бремени насилия и жестокости, в милосердии людей друг к другу.
Род его происходил из Бетхабара, из окрестностей города Гадеры. Черная его борода струилась дождем от самых глаз, невинных, как у зверя, и среди многих имен человеческих его имя было Варавва. Он верил священным книгам, был добр и почтителен, соблюдал субботу и знал, что Иегова грозен, сторук, руки его стоперсты и в каждом персте таится возмездие.
Был полдень. Ветер лениво бродил по двору, вливался сквозь решетку в камеру. Тяжко висело в воздухе зловоние.
Теснились в камере люди — воры, блудницы, бродяги, много их было; тут же бродили собаки с гноящимися глазами, и солдат-стражник с мечом и дротом шагал из угла в угол так быстро, будто спешил отшагать как можно больше. На одном из поворотов солдат взглянул на него; сквозь пряди бороды просвечивала кожа, бледная, как вода, текущая по камням. Солдат спросил. Он ответил:
— Меня? Варавва…
— Варавва?.. А! Да. Убийца. Тебя казнят. Знаешь?
— Да. Знаю, — отвечал он равнодушно, лишь бы сказать что-нибудь, и снова умолк, рассеянно разглядывая длинные свои грязные ногти. Стражник вновь зашагал. Когда проходил опять мимо, Варавва спросил: — Слушай. Ты сказал — меня казнят? Да?
