Дома стали ниже, а улицы короче. Половину старого кладбища соскоблили бульдозером и построили школу. Старую школу закрыли, разграбили и бросили. И теперь она смотрела недоуменными пустыми окнами на такую же закрытую и никому не нужную фабрику напротив.
Он не был здесь двадцать пять лет. Нет. Он, конечно, появлялся, но изредка и ненадолго. Три или четыре раза за все время. Но именно двадцать пять лет назад он еще мальчишкой был увезен отсюда навстречу лучшей жизни, которая так и не случилась. И вот теперь, стоя на берегу узкой реки, текущей из его детства, ловил в себе щемящее чувство отзвука невидимому камертону.
— Ну? Что ты? — с нетерпением спросила привезенная им с собой его пятнадцатилетняя дочь, живущая с брошенной тысячу лет назад, ныне совсем уже забытой женщиной, и выпрошенная в эту поездку для души и компании.
Он встал на узкий металлический мост, оглянулся:
— Раньше здесь лежали два бревна. Стянутые проволокой. Одно из них было надломлено посередине. Когда река разливалась, они скрывались под водой.
— А вокруг была тундра, и мамонты переходили речку вброд.
— Мамонтов не встречал. Коровы были. Я учился в школе и где-то в ноябре месяце, когда возвращался домой, свалился с этих бревен в воду.
— Похоже на тебя.
— И почему-то поплыл вверх по течению. Но меня хватило метра на два. Все-таки пальто и валенки с галошами. Да и течение. В общем, вылез на бревна и побежал домой, размазывая слезы по щекам.
— Ты хочешь сказать, что моя жизнь могла оборваться, не начавшись, вот в этом самом месте?
Она наклонилась над перилами и всмотрелась в воду. Река была мелкая. Она поблескивала на солнце, просвечивая насквозь, но казалась холодной даже с высоты трех метров. Странно. Ведь уже конец мая. Наверное, холодные ключи скрывались в ее берегах.
