А ты часто навещаешь своих родителей? — Девушка присела передо мной на корточки и смотрела в мои глаза.
— Редко, Элия, очень редко.
— Почему?
— Потому что в твоем возрасте родителей оставляют на время, а в моем — уже навсегда…
…Помолчав, я стал устанавливать холст на мольберт:
— Ты хочешь поесть?
Я умею готовить очень вкусный омлет.
— Попробую, как ты готовишь.
Когда мы поработаем.
— У меня полный и совсем не плохой бар.
Я могу предложить тебе что-нибудь выпить?
— Потом.
У меня хватит смелости раздеться перед тобой без спиртного.
Она раздевалась без излишней скромности, но и без нарочитой деловитости, и было ясно, что Элия Вита прекрасно знает себе и человеческую, и женскую цену.
И то сказать, если женщина раздевается для того, чтобы продемонстрировать свою скромность, то — зачем она вообще раздевается?
А если женщина раздевается чересчур деловито, то — зачем она вообще женщина?
Раздевшись, Элия оставила на ногах босоножки на высоких каблуках, и мне это очень понравилось.
Я люблю, когда женщина носит высокие каблуки — это меняет всю моторику ее фигуры.
На каблуках женщина не только ходит, но и лежит интереснее.
— Скажи, — проговорила Элия, откладывая в сторону одежду и становясь передо мной в полный рост, — а если бы я сейчас была бы замужем, ты не считал бы меня женщиной легкого поведения?
Возможно, я был совсем не готов к этому вопросу и, наверное, оттого переспросил:
— Что?
— Если бы я сейчас была замужем, ты не считал бы мое поведение недостатком?
И вместо ответа я просто подошел к ней и молча погладил ее по плечу.
Мне не хотелось шутить на эту тему.
И как-то не ко времени было говорить серьезно о том, что я не встречал ни одного мужчину, который считал бы недостатком легкое поведение чужой жены…
«… Любовь, как и всякий живой организм, подвержена эволюции.
И в наше время измена в любви оказалась сложнее поступков и уж тем более сложнее придуманной не нами морали.
И уж тем более сложнее мнения: и о любви, и о поступках, и о морали.
В принципе, я понимаю мужчин, готовых посвятить всю свою жизнь одной любимой женщине.
И два часа своей жизни — другой.
Впрочем, в эпоху, в которую вползли мы, доставшуюся нам в подарок, линии любовного треугольника давно превратились в параллели, а потом, видимо, посчитав прямизну слишком примитивной для существования, стали пересекаться самым причудливым образом, радуя поэтов и психоаналитиков.
Мы по-прежнему называем грехом то, что во всем цивилизованном мире называется личной жизнью…» — Об этом я только подумал, но ничего не сказал. Может быть, в силу того, что эти мысли выветрились из моей головы очень быстро, а может, оттого, что эти мысли обладали главным качеством всех людских мыслей — никчемностью…
