— Ой, гляньте, какой хорошенький английский лор-дик! — запричитал он, гладя меня по голове (я все еще сидел на руках у Фрэнка).
— Вообще-то я шотландец.
— А как мило тявкает! Мистер Синатра, он будто бы поет для нас песенку, правда?
— Не спускай глаз с этого плейбоя. Она готова?
Фрэнк показал глазами наверх, и Винс понял его без слов.
— О да, и ждет вас! Поднимайтесь прямиком в квартиру 13Е. Я пока накормлю этого аристократа обедом.
Золотой человек! Мы провели с ним вместе добрых полчаса: он открыл для меня банку «Дэша» и выложил содержимое в миску. Вот она, идиллия: любимая печенка с печеньем «Нэшнл бисквитс» на гарнир, а вокруг зеркальный вестибюль, освещенный электрическими свечами; Винс за маленькой конторкой слушает трансляцию футбольного матча со стадиона «Янки», «Джайантс» играют против «Кливленд Браунс». «Дэш», пожалуй, — самые вкусные американские консервы. Конечно, с домашними запеканками миссис Хиггенс их не сравнить, но после тюремной баланды и пирожных миссис Гурдин — она кормила собак так называемыми «Наполеонами» — мне было очень приятно познакомиться с мистером Винсом из Джексон-Хайтс, Куинс.
Плутарх считал, что животные могут жить одними добродетелями. Какая прелесть! Что ж, и на философа бывает проруха. Мне приятно, что он признавал за нами дар речи, но, увы, нашего скверного характера Плутарх не разглядел: а ведь мы без зазрения совести рвем в клочья мясо и пугаем овечек. Но ведь для того мы и учимся, чтобы обуздывать свои инстинкты, не так ли? Вместе со знаниями приходит и нравственность. Словом, когда я впервые задремал на том холодном плиточном полу, изо рта у меня пахло печенкой — я переваривал мертвечину и боялся, что не понравлюсь новой хозяйке.
Двери лифта отворились, и Винс протянул меня Фрэнку: тот насвистывал что-то в темном коридоре, вертя шляпу на указательном пальце. Он придумал отличную шутку: запустить меня в квартиру, чтобы я сам нашел дорогу к Мэрилин. Дверь была открыта. Я перешагнул через туфли на шпильках, усыпанные ярко-серыми стразами — «Феррагамо», — гласила надпись внутри, — и погрыз лямку сумки «Гуччи», примостившейся возле сервировочного столика. Мэрилин нигде не было видно, и я уселся на номер журнала «Пари-матч».
— Ну иди же! Пошел, пошел! — театрально зашептал Фрэнк, нагнувшись и подгоняя меня вперед. Ковер был белый, пушистый и пах карболовым мылом — английский запах гниющих цветов. В гостиной я услышал ее голос. Она сидела на стуле в провинциальном стиле эпохи Людовика XV, крашенном в желтый и цвет слоновой кости. На ней было кружевное платье. Рядом стоял маленький белый рояль, а сама она говорила по телефону, запрокинув голову и поглощая глазами свет, падающий от хрустальных часов над телевизором.
