Мы просидели молча достаточно долго, чтобы я осознал, что свалял дурака. А осознав, улыбнулся и даже рассмеялся, показывая: Господи, с кем не случается… и вообще речь не о том, у меня все в порядке… ну и так далее. Но Жан-Пьер одним махом стер с моего лица улыбку. Подплыли официанты с эспрессо и арманьяком, и тут началось.
— Мне стыдно за себя, — произнес Жан-Пьер. — Ты можешь меня простить?
— Это за что же? — непритворно удивился я.
Он не дал мне продолжить.
— Я хотел, чтобы ты написал дешевку. Полное говно. Этакую love story: бедный польский эмигрант влюблен в дочку французского продюсера… Были у меня и гуманные соображения. Конечно, ты бы очень прилично заработал. Но сейчас я понял, что тебе нельзя этого делать.
— Минутку, минутку, — перебил его я. — Пока я бы мог…
— Нет. Это же потрясающе, что ты хочешь писать о самом важном. Об обиде и боли народа, который предали. И готов это делать, хотя никто тебе не заплатит ни гроша.
Он посмотрел на Жан-Батиста, я — тоже.
— Ни одна душа, — кивнул Жан-Батист.
— Я, — продолжал Жан-Пьер, — был когда-то таким, как ты. А посмотри на меня теперь.
Он поправил галстук, а Жан-Батист протер циферблат золотого с бриллиантами «ролекса».
— Да, я богат, у меня апартаменты на авеню Монтень, которые ты видел, вилла в Марбелье, дом в Сен-Тропе, куда я хотел тебя пригласить, чтоб ты мог спокойно писать. Мне доступна любая красивая молодая женщина. Ну и что толку, раз я потерял к себе уважение? — И он печально понурил голову.
И опять мы сидели молча, а рядом такие же, как мы, юные старцы с любопытством косились на другие столики, проверяя, не проглядели ли они в спешке чего-нибудь, на что можно потратить еще хотя бы пару сотен.
— Зеркала, — сказал Жан-Батист. — Зеркала… — Жан-Пьер хотел что-то вставить, но Жан-Батист только замахал рукой: — Позвольте мне закончить. Кажется, у меня идея… А что, если… — он поднял вверх длинный изящный палец, — что, если Жанюс разобьет стулом эти зеркала… в знак протеста против французской буржуазии, которая не пожелала заметить, как был задушен прекрасный порыв рабочего люда… которая предала идеалы революции… Что скажете?
Зеркала красиво сверкали. Хрустальные и огромные, они занимали целую стену. Жан-Пьер посмотрел на меня выразительно:
— Как тебе это?
Я рассмеялся, решив, что он шутит. Но Жан-Пьер говорил серьезно, совершенно серьезно.
— Это совсем не так глупо. Ты мигом станешь знаменит, весь Париж только о тебе и станет говорить, журналисты будут штурмовать участок.
