– Лена, – прошептала она в белую глянцевую дверь, – дорогая, милая Лена! Вот если бы ты всегда дежурила.
Когда вернулась, Титус выглядел оживленней. Его чуть приподняли в кровати, и теперь он полусидел, волосы уже не так взъерошены.
Сделала над собой усилие:
– А как твой сосед по палате? Ну, тот старик? Наверное, забрали домой?
– Умер.
– Что?
– Умер вчера вечером.
– Вот как.
Титус кивнул:
– Мы были одни. Он и я. Я слушал, как он кашляет. А потом он умер.
Ингрид погладила мужа по пальцам. Эти руки, которыми он… любимые руки Титуса, руки ее мужчины…
– О нет… Как печально…
– Да ладно тебе. Он был старый и больной.
Молчала. Ждала, что он скажет дальше.
– А скоро и я за ним.
– Перестань… не надо так Не надо! Ты пугаешь меня.
Он еле заметно улыбнулся, губы пересохшие, шелушащиеся. В уголках что-то белое, как засохшая пена.
– У каждого свой срок Помнишь ту книгу? Питера Нолля.
– Помню. Издательство Блумберга, кажется?
– Он был мой ровесник. И болел примерно этим же.
Она попыталась сменить тему:
– Книга давняя. Но кажется, я видела издание в мягкой обложке.
– Он там описывал свои мысли и чувства. После того как понял, что ему предстоит.
– Да, – прошептала она, – но это был не ты, ты – другой.
Титус не слушал:
– И вот я тоже наедине с собой.
Снова стеной накатило предчувствие беды, не давая дышать. Она должна быть сильной, храброй. Ради него должна. Услышала сквозь слезы, как муж говорит:
– Столько глупостей совершил в своей жизни…
– Все мы совершаем глупости, – всхлипнула она, – ты совершил их не больше, чем другие.
Титус закрыл глаза, грудь его тяжело вздымалась.
– Помолчи, ладно, – попросил он.
Он затих; возможно, заснул. Несколько раз в палату заглядывала сестра Марианна. Из коридора доносилось дребезжание тележки. Резкий запах кофе. Который час? Без двадцати восемь. Часы посещений уже давно закончились. Почему ей разрешили остаться в палате? Почему не выставили, где их будьте так добры, время вышло? Ничего подобного. Ни одного выразительного взгляда. Неужели потому, что Титус должен умереть нынче ночью? Как этот старик с соседней койки. Вспомнилась его жена, ее однообразные монологи. Теперь она дома, наедине с воспоминаниями…
– На столике в коридоре термос с кофе, если хотите, – сказала медсестра. Ингрид знала эту пухлую фигуристую девушку с вечно румяными щеками. Должно быть, отморозила в детстве.
– Спасибо.
Кофе не хотелось. Хотелось домой, лечь в ванну, с бокалом вина. Запереть двери на все замки, очутиться в безопасности. Отгородиться.
