— Держись!
Скоро Газов привык к этим негнущимся телам и даже с любопытством рассматривал лица: может, еще найдутся знакомые.
Кунст торопил.
— Быстрее! Быстрее! Да укладывайте поплотнее, чтобы и вам места хватило.
Когда последний труп был перенесен, Кунст повернулся к арестованным:
— Еще раз спрашиваю: кто хочет жить… два шага вперед.
Газов с трепетной надеждой поглядел по сторонам. Но люди стояли суровые, немного торжественные. Взгляд устремлен вдаль, поверх немецких автоматов. Газов судорожно подался вперед, его схватила чья-то крепкая рука:
— Не слюнтявь!
Раздался залп. Газов зажмурился, хотел крикнуть, но голоса не было. В тупом отчаянии, обхватив голову руками, он ждал конца.
Стало тихо. Газов приоткрыл глаза и увидел, что стоит над трупами расстрелянных, одежда его в чужой крови.
Кунст с презрением спросил:
— В штаны не наложил?
Через десять минут они уже были в СД. Газов едва поднимался по лестнице. Кружилась голова, подступала тошнота.
Его встретили Бунте и фон Винтер.
— Ты, однако, впечатлительный, — Винтер усмехнулся. — Но пойми же, отсюда есть только два выхода: к нам или на тот свет. И это последний разговор. — Он опять вытащил вербовочный лист. — Мы уходим, у тебя есть час на размышление.
В комнате остались часовой и Газов. Через минуту немец вытащил огромные карманные часы:
— Шнель!
И Газова прорвало. Лихорадочно, будто истекала последняя секунда, он обеими руками схватил бланк.
Вернувшиеся Бунте и фон Винтер похлопали его по плечу. Солдат принес новый синий костюм, пальто и ботинки. Газов оделся, и фон Винтер пригласил его в машину.
— Поедем в Корюк.
В большой комнате Газов увидел Жуковского. Винтер сказал:
— Будешь работать вместе. Зачисляем тебя в секретную школу, специализируйся… на партизана. Но учти, стипендия у нас… зарабатывается.
Жуковский и Газов недоверчиво, как незнакомые псы, принюхивались друг к другу.
Радистка Женя Чибисова — свояченица Дуки, очень красивая, светловолосая, похожая на снегурочку девушка — каждый радиосеанс начинала с запроса: «Как здоровье Сафроновой?» Партизаны с нетерпением и тревогой ждали ответа. Валя была всеобщей любимицей, живым заветом Дмитрия Ефимовича Кравцова. Без нее в лесу казалось тускло и неуютно, как в давно нетопленном и плохо освещенном доме. И когда однажды пришло сообщение, что кризис миновал и раненая начала поправляться, радовались все, как за родную.
Лечение в госпитале, однако, затянулось. Радиотелеграмма известила, что Валю выпишут не раньше, чем к середине лета. Дуку это страшно огорчило, борьба в подполье обострялась, и Валя нужна была как никогда раньше.
