К вечеру Мари успокоилась; она заснула или, вернее сказать, притворилась спящею. Лишь только графиня ее оставила, как Клементина вошла в комнату своей подруги; Мари открыла глаза.
— Ты все еще сердишься на меня? — спросила Клементина, обнимая Мари.
— Я вовсе на тебя не сердилась; я больна, а ты знаешь, все больные — несносны. Прости же меня и сядь возле; но ты сама бледна как полотно.
— Очень может быть! Я слишком много передумала в этот час о будущности…
— Ты делаешься серьезною, Клементина.
— Когда это нужно.
— Ты права, ведь ты готовишься выйти замуж.
— Ошибаешься; я отказываюсь от этого благополучия.
— Так ты не невеста? — воскликнула Мари с невольной радостью. — Что же ты будешь делать?
— Отправлюсь в пансион.
Клементина внимательно следила за Мари, стараясь угадать, что происходило в ее душе.
— Ведь ты была так счастлива; ты еще вчера вечером любила де Бриона…
— Мне так казалось…
— Но он любит тебя…
— В том-то и дело, что нет; он любит, только не меня.
Мари побледнела; она почувствовала уверенность в счастье, которое со вчерашнего вечера казалось ей мечтою.
— Кто же сказал тебе, что он не тебя любит? — с трепетом спросила Мари.
— Я угадала.
— Ты обманываешься, быть может.
— Нисколько, потому что ты, которая им любима, вполне отвечаешь ему тем же.
— Ты думаешь?
— Убеждена. Тебе лучше, Мари, бледность твоя исчезает.
— Ты не ошиблась, мне, точно, лучше.
— Ну так я оставлю тебя. Он придет завтра рано узнать о твоем здоровье.
— Кто он? Что ты хочешь сказать?
— То, что де Брион не уехал еще, что он готов, пожалуй, остаться до завтра, не имея силы уехать.
— Душка, Клементина! Ты просто ангел.
— Наконец, ты сознаешься. Ты любишь его?
— Больше всего на свете.
— Будь же счастлива…
— Кто-то идет; это, верно, моя маман… замолчи, ни слова более, пусть она ничего не знает… это наша тайна.
И точно; графиня, услыхав разговор в комнате своей дочери, вошла. Клементина подошла к окну, утерла слезу и вернулась к своей подруге уже с улыбкою.
— Ну что? — спросила графиня.
— Ничего, маман, — отвечала Мари, — я ведь говорила, что моя болезнь пройдет скоро, и Клементине я обязана исцелением.
Сказав это, она протянула одну руку своей подруге, другую — матери.
