— Туй! Туй!
Барбос поднялся на дрогнувших ногах, увидел Алешу, повернулся к Павлу, будто удивился, не мог понять, что от него требовал хозяин.
— Туй! Туй! — кричал Павел. Он, понукая, пнул Барбоса ногой и сам бросился вперед, показывая рукой на мальчика и девочку.
Глупая Надька не выдержала.
— Бежим! — крикнула. — Скорее!
И понеслась, только пятки замелькали.
И Алеша дрогнул, позабыл мудрое правило: ни с места, лицом к опасности. Показал спину, побежал. Надька далеко впереди, что ей, ноги длинные, года на четыре старше… А он бежит изо всех сил и чувствует, какие у него коротенькие слабые ноги, какой у него спутанный бег. Куда ему до Надьки! Она так неслась… Ему казалось, он топчется на месте. Оглянулся, пес короткими прыжками настигал его. Он закричал и — вбок. Споткнулся, упал. Пронзительная боль укуса, и морда пса с помутившимися глазами… Алеша изо всех сил ногой в эту морду. Вскочил сгоряча, схватил камень, метнул в отскочившую собаку.
Понукаемый Павлом, Барбос помчался за Надей, но та нырнула в густые колючие заросли.
Алеша глянул на свою ногу: кровь сочилась из ранок, багровела, дымилась. Зарыдал от боли и обиды…
Дома кричал сквозь всхлипы:
— Павло «цькував» собаку… За что? Мы ему что сделали? — Как будто всегда обижают за что-нибудь!
Мама с бабушкой промывали рану чем-то розовым. Потом йоду как ливанули, запекло, сил нет… Бинтовали. Мама требовала: повезти в больницу. Если есть сыворотка, сделают уколы против бешенства. Алеша услышал про уколы — пришел в еще большее расстройство…
Один татусь в стороне. Пристыл в углу под образами. Страшными глазами смотрит на Алешу и молчит.
Самая большая обида, может, в том была. Отец называется, а не заступится… Другой бы давно уже за кнут, побежал бы, отлупил бы того Павла. А он, как мертвый, на одном месте…
Алеша наподдавал, орал так, что стекла тряслись в окнах.
— Замолчи! — вдруг крикнул татусь. Изо всей силы кулаком по столу.
Алешка враз притих.
— Павло натравил на тебя собаку? — со страданием, болью спрашивал татусь. — Ты слышал, тебе не показалось?
Он словно не верил, не хотел верить.
— А как же! Павло! Павло! — оскорбленно выкрикивал Алешка. И вновь принимался рассказывать, как тот гнал на них пса. Кричал: «Туй! Туй!»
Бабушка глянула на татуся.
— Не займай, сыну, того хлопця-сиротину, — сказала твердо. — Бог с ним… А собака кого не кусала, обходилось.
— Что вы, мамо… Как же я могу…
И он действительно не тронул Павла. Слова ему не сказал. Старая Морозиха Павла лаяла, плакала, прощения за сына-дурака просила: не справляется уже с ним, шеяка у него як у бугая, не нагнешь, не всыплешь куда надо…
