— Сколько я вам должен?
Но Петр Васильевич только руками всплеснул:
— Да что вы: побойтесь Бога!
И вот тогда-то и раздался страшный, несшийся откуда-то с улицы, протяжный вой.
Дворник, Петр Васильевич, Михаил Георгиевич — все на мгновение замерли. А затем бросились вон: из административной части и, далее, из фермы.
Этот вой (по разным оценкам его слышали не менее тысячи человек) разнесся в тот вечер по всем дворам нескольких смежных домовладений, располагавшихся отчасти по Среднему проспекту, отчасти — по выходившей на него линии. Он произвел на людей настолько сильное впечатление, что его отделили от фона множества мелких событий, запомнили, да так, что со временем он оброс невероятным количеством легендарных подробностей, превратившись в нечто вроде кошмарной местной достопримечательности. Еще полвека спустя после описываемых нами событий были живы некоторые очевидцы, но и они уже — за давностью лет и склонностью к героизации прошлого — рассказывали версии, а вовсе не то, что приключилось на самом деле. Последний из очевидцев — в марте 1902 года ему исполнилось восемь лет — умер в очень почтенном возрасте, немного не дожив до столетнего юбилея. Но и он во время нашей беседы в середине девяностых годов больше упирал на фантастические подробности, нежели на истину.
Учитывая то, что с фантазией у нашего народа всегда и всё обстояло в полном порядке, нам стоило немалых трудов даже просто разделить полученные нами сведения на две категории — несомненных выдумок и может быть фактов. Иные из подробностей казались настолько достоверными, что не выдерживали только самую тщательную проверку. Другие, напротив, на первое приближение не вызывали доверия, однако не менее тщательные проверки устанавливали высокую вероятность их соответствия истине. Но больше всего помучиться нам пришлось с архивными документами: никогда дотоле мы не видели настолько запутанные и сбивчивые образчики! Доклады сразу трех городовых, отчеты двух околоточных, оставленная Вадимом Арнольдовичем Гессом записка для служебного пользования, собственноручный письменный рапорт Можайского и даже вердикт мирового судьи — всё это входило в противоречия друг с другом, с рассказами, с уже признанными фактами… и всё это заставляло нас то и дело хвататься за голову и снова и снова — шаг за шагом — перепроверять казавшееся уже проверенным.
Не меньшее удивление вызвала и найденная нами заметка за подписью Никиты Аристархович Сушкина. Ее напечатали в «Ведомостях», но странности начинались прямо с даты. Мы знаем, что именно в те дни прославленный репортер занимался делом о серии случившихся в Петербурге пожаров, а уже ближе к утру следующих за описываемыми нами суток и сам — со всеми своими гостями — едва не стал жертвой очередного из них
