Партийные лидеры были осведомлены о глубоком недовольстве в рабочей среде. Официальные представители и информаторы (добровольные и состоявшие на службе), а также профсоюзные и партийные активисты регулярно проводили обследование настроений рабочих по различным вопросам.[14] Одни отчеты не содержали персональных сведений и служили в основном для информирования партийного руководства об отношении рабочих к новой политике. Однако в других случаях информаторы заботливо указывали имена рабочих, выражавших свое мнение, род занятий, цех, в котором они работали, и завод. Так называемые антисоветские высказывания служили поводом для изучения прошлого рабочего, что иногда вело к потере работы, исключению из профсоюзов, лишению жилья и даже аресту.[15] В начале 1930-х годов рабочие говорили довольно открыто, но, несомненно, они становились более осторожными, поскольку знали, какие последствия могут их ждать. Не имевшие паспортов или те, у кого было сомнительное прошлое, находились в особой опасности. Безусловно, они молчали из чувства страха.
На местах рабочие-партийцы и профсоюзные активисты переживали мучительные для них сомнения в правильности политики партии, они отдалялись от более привилегированного, лучше оплачиваемого и обеспеченного руководства. Бывшие оппозиционеры, занимавшие руководящие посты, недовольно роптали, однако они не имели поддержки в рабочей среде. Все еще работавшие на предприятиях бывшие оппозиционеры критиковали политику партии, однако их пугали антисоветские настроения выходцев из деревни и других рабочих, они не предлагали рабочим организованной альтернативы сталинской политике. Руководители партии, озабоченные реализацией планов индустриализации и недовольством рабочих, осознавали, что поддержка партийного курса со стороны рабочего класса ослабляется, а в рядах партии растут сомнения, распространяются, пока еще скрываемые и глухие, критические настроения. Хотя рабочие широко поддерживали социализм, партийное руководство не было уверено в этой поддержке. Партия с трудом пережила бурную социальную и экономическую трансформацию. В ВКП(б) — как в руководстве, так и среди рядовых членов — было много скептиков. Ее социальная основа была разрушена. И что важнее всего — напряженность и трудности в промышленности все еще не были преодолены.
От рабочих поступало большое количество жалоб, но они не удовлетворялись.
Михаил Александрович Панин горняк шахты Донецкого рудоуправления с двадцатидевятилетним стажем работы, доброволец Красной армии в 1933 году в разгар голода описал свое положение в письме в Народный комиссариат труда. Он рассказал, что рабочие не получали зарплату более двух месяцев, и что это было обычным явлением для руководства, которое искусственно создавало голод. Продовольственный паек был сокращен, и за последний месяц многие семьи не получили ничего, кроме хлеба. Несмотря на многочисленные предложения горняков руководству просеивать муку, хлеб был с мякиной. Шахтеры начали пухнуть от голода. Двенадцать его товарищей, шахтеров, лежали в больнице. Лошади, слишком оголодавшие, чтобы тащить нагруженные вагоны, пали на ходу. Откатка угля в самых глубоких отсеках шахты прекратилась, в результате сократилось производство. Доведенные до отчаянного положения шахтеры, изрубили и съели мертвых лошадей. Панин спрашивал: «Неужели мы, рабочие, добивались того, чтобы влачить такое существование и растаскивать падаль, выброшенную из рудничных конюшен, которая была тоже ни чем иным как умышленной незаготовкой фуража»? Он писал: «Стало невтерпеж смотреть на всю проводимую узурпаторщину местными работниками. Я решил написать это заявление. Надеюсь, товарищи члены бюро, вы рассмотрите это заявление и пришлете людей проверить факты и вместе с ними ликвидируете ненормальности».
