— Ну и отлично. Значит, нашу «посылку» скоро отправите?
— Нет, товарищ комбриг, сегодня ничего не получится.
— Вот тебе и раз! Почему?
Вершинин и сам почувствовал, что его удивление получилось уж слишком деланным, но поправляться было поздно, и он, слушая, как в трубке вроде бы действительно потрескивают грозовые разряды, терпеливо ждал ответа, чтобы сразу же при случае перевести разговор в более официальный тон.
Но Опришко и тут оказался на коне.
— Товарищ комбриг, вы хотите, чтобы адресат получил груз?
— Странный вопрос!
— Тогда прикажите немедленно переупаковать его в более плотный материал. От ваших сухарей, завернутых в дерюгу, останется одна пыль, если мы будем сбрасывать их даже с бреющего полета.
— Почему же ваши люди не могли предвидеть это вчера или вчера?
— Своих разгильдяев я уже наказал. Советую вам сделать то же в отношении ваших. Тут не нужно быть большим специалистом, чтоб понимать, что к чему… Ведь не первый раз продукты сбрасываем, товарищ комбриг.
— Наказание наказанием, а адресат ждет посылки.
— Значит, надо поскорей разворачиваться. Я приказал выделить вам старый брезент и парашютное полотно…
— Если мы все закончим к утру, вы сможете начать полеты сразу же?
— А вы разве не боитесь, что дневные полеты демаскируют ваших?
— Но адресат не может двое суток находиться без движения. Это не менее опасно, не говоря уж о срочности груза.
— Если будет приказ, мы полетим в любое время…
Положив трубку, Вершинин еще раз порадовался, что удержался от звонка в штаб ВВС, уберег и себя, и свое «хозяйство» от неминуемого конфуза, который наверняка получился бы при выяснении дела. Он начал было успокаиваться, обдумывать, как быстрее и проще найти выход — просить ли дневных полетов или отложить их до следующей ночи, но, увидев молча стоявшего перед ним Котлярова, чуть ли не вскипел от негодования. Как видно, подполковник все еще надеялся, что комбриг примет его сторону, позвонит высокому начальству и уж оно-то наверняка даст нагоняй несговорчивым авиаторам. Как же иначе? Командиров полков много, а партизанское «хозяйство» одно на весь фронт, да и не службу несет, а воюет. И не где-нибудь, а во вражеском тылу. А кто воюет, тот не может быть ни в чем виноватым, он нуждается в исключительном внимании.
Эта партизанская «болезнь» была знакома Вершинину. Он мирился, когда замечал ее у командиров отрядов, которые иногда не прочь были покичиться своей лихостью и независимостью перед армейцами. Но видеть такое у штабиста было просто невыносимо. По сути дела, человек провалил весьма несложное задание и стоит с невинно-оскорбленным видом. Не хотелось даже тратить слов на выговор.
