По другую сторону мусорных куч дорожка вела по деревянному настилу, пружинившему при каждом шаге под ногами, к полуподвальному этажу дома на задворках. «Fuck off!» и «Чертоги козла» было нацарапано по краске на стальной двери. Де Лоо потянул ее на себя и вошел в коридор, заваленный мусором, щебнем и обломками штукатурки. Он втянул голову в плечи, когда на него что-то посыпалось сверху. До самого потолка лежали сложенные друг на друга ржавые батареи, дыхание перехватило от запаха мочи, и он, спотыкаясь, пошел по слабо освещенному коридору.
Клапучек встретил его с ухмылкой на лице. Скрестив руки на груди, он стоял, прислонившись к двери, которая вела в помещение, где, судя по всему, не было окон. В наполовину замурованных нишах мерцали плоские чайные[33] свечки, отбрасывавшие свет на покрытые глазурью стены, лоснящиеся от этого, словно мокрые. И под крошечными известковыми сталактитами на потолке тоже блестели капли, перемешиваясь с чадом от человеческих испарений и сигаретного дыма, зависшее неподвижно облако делило помещение по горизонтали пополам. В дальнем углу стоявший на пустом ящике из-под пива электрокамин распространял вокруг слепящий свет и превращал сидевшие перед ним фигуры в тени. Смутные очертания, как на иконах, опаленные зловонным золотом, и кто-то из сидящих на полу вдруг произнес:
— То красное желе на прошлой неделе было не просто чем-то сладким на третье, Клаппу. Это был божественный десерт с того света. Я себе все свои исцарапанные пальцы облизал.
Клапучек кивнул и оглянулся.
— Приятно слышать. Обязательно передам шеф-повару. А где пустой ящик?
Пол был застелен картоном — упаковочные коробки от сушильных машин и видеомагнитофонов, набухшие от влаги края распластанных коробок походили на древесные грибы. Ни один из десяти или двенадцати человек, сидевших на кучах тряпья или изодранных спальных мешках, пластиковые бутылки с вином под рукой, не ответил на его вопрос. Скрестив ноги и согнувшись над тарелками, стоявшими на полу, они ели ложками пюре или терзали ими, кое-кто, правда, резал перочинным ножом, печенку по-берлински, обложенную кружочками яблока. Негромкое чавканье, сопение.
Кто-то рыгнул.
Клапучек двинулся на поиски. При каждом его шаге разбухший картон вздыхал, в местах разрыва хлюпало и пенилось расползшееся склизкое месиво, на стенах выступили пузыри, Клапучек сморщил нос.
— Святые угодники! Неужели нельзя проветрить? — Носком ботинка он пнул в бок бородатого мужчину, полулежавшего в углу. Прикрывая тарелку рукой, он только что отправил в рот ложку красной капусты. — Кулле, друг ситный? Это ты обмочился в штаны?
