— Я тоже так думал. Недавно. Только передумал.
— Да ну вас! — раздражилась Кристина. — Голову морочите! — Она загнула пальцы с перламутрово-розовыми ноготками. — Греческий салат и суп, так?
— Да.
За супом тоска по Альке вдруг накатила с такой силой, что он замер над тарелкой, зажмурившись, окаменев, раскрошив хлеб в кулаке.
Он представил ее, сидящей напротив: "Вадим, ну, улыбнись. Ну что у тебя все время такое лицо, будто все вокруг — личные враги".
— Не знаю, Алька, — сказал он.
Тынц-тынц. Дурацкая музыка. Сбила, вытолкнула в живой мир.
Не чувствуя вкуса, он заставил себя проглотить пять или шесть ложек борща, но на большее его не хватило. К салату и вовсе не притронулся.
Я не могу без тебя, Алька.
Почему все так? Почему в один момент жизнь летит вверх тормашками? Почему жизнь превращается в смерть?
Ответа не было.
Вернее он был: такое случается. Из семи миллиардов сто или двести тысяч умирают ежедневно. Да, такое случается.
По старости, по болезни, от оружия и стихии. Наконец, под колесами автомобиля, который выезжает на тротуар.
Фотографии смотрели на него. Казалось, все они подслеповато щурятся — и Скобарский, и Вика, и мальчишки. Лишь человек, от которого имелось одно плечо, отвернулся.
Оставив триста рублей, с чаевыми, с запасом, Вадим выбрался на улицу.
Живот утих. Он стал очень неприхотлив в последнюю неделю. Но вместо ожидаемой сытости пришла тягучая усталость.
Даже думать стало тяжело. Домой бы. Домой.
Кое-как Вадим доплелся до остановки, встал там, в изогнутых прозрачных стенках, будто в аквариуме.
Зачем все?
Ходить, улыбаться, разговаривать, есть, вообще что-то делать, когда в этом нет ни смысла, ни надежды, ни даже упокоения. Одна рутинная повинность, глупое нежелание тела и ума прекратить существование.
Вот разгадает он фотографии, и тогда…
Автобус все не шел. Одинокая нашлепка объявления предлагала посетить выставку экзотических рыб. Вот спасибо…
Странно было себя чувствовать выпавшим из привычного мира и смотреть на него со стороны. Как из-за стекла. Той же рыбой экзотической.
Все куда-то бредут, едут, листья летят, обертки катятся, стекла блестят, солнце висит, ветер качает ветки и гонит рябь по лужам.
Мир движется. В пространстве, во времени, в людях.
Но без Альки. И в этом самая-самая горечь его. Сентябрьская и постоянная. Мир-без-Альки… И где в нем он тогда? Есть ли ему место?
До Скобарского Вадим добрался почему-то уже в сумерках. Пешком. Ни где пропадал, ни что делал — сам себе сказать не мог. Лакуна в памяти, темнота в глазах.
